Главный экономист ВЭБ. РФ о кризисной встряске мировых рынков и о том, каковы шансы России на экономический рост
«Чтобы избежать сползания в рецессию, правительство и ЦБ, я надеюсь, смогут принять достаточные защитные меры, такой опыт есть в 2008–2009 годах и в 2015-м. В противном случае вместо роста мы можем получить еще один год стагнации», — считает главный экономист госкорпорации развития «ВЭБ.РФ» Андрей Клепач. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, как нефтяные цены повлияют на ВВП России в 2020-м, какая трудовая миграция нужна нашей стране и почему более 50% ее населения могут попасть в категорию бедных.
«Срыв сделки ОПЕК с Россией по ограничению добычи нефти спровоцировал начало нового падения цен на нефть, которая опустилась до 32-33 долларов за баррель, то есть до нижней точки 2016 года». Фото: © Брайан Смит, РИА «Новости»
«ЕСЛИ ДО КОРОНАВИРУСА ОЖИДАЛОСЬ МЯГКОЕ ПЛАВНОЕ СНИЖЕНИЕ, ТО СЕЙЧАС НАЛИЦО РЕЗКИЙ ПРОВАЛ»
— Андрей Николаевич, что происходит на рынках в эти дни?
— Срыв сделки ОПЕК с Россией по ограничению добычи нефти спровоцировал начала нового падения цен на нефть, которая опустилась до 32–33 долларов за баррель, то есть до нижней точки 2016 года. Скорее всего, цена нефти отыграет немного вверх. Однако если нефтяная война затянется, Саудовская Аравия увеличит добычу нефти и будет выдавливать с рынка конкурентов, в том числе российские компании, то среднегодовая цена нефти опустится ниже 50 долларов за баррель. В этом сценарии, который, похоже, становится самым вероятным, последствия и для мировой, и для российской экономики окажутся значительно сильнее. И с коронавирусом, и с новой нефтяной войной мировая экономика находится в преддверии новых времен, и скорее всего переход к новому состоянию пройдет болезненно, через очередную кризисную встряску.
— Есть ли признаки возможного наступления экономической рецессии в мировом масштабе, особенно с учетом факторов коронавируса и нефти?
— Прогнозировать рецессии еще сложнее, чем землетрясения. Набора критических индикаторов, так называемых опережающих индикаторов, которые указывают на наступление рецессии где-то примерно за год, сейчас не наблюдается по сравнению с рецессией 2008–2009 годов, когда мы с высокой степенью вероятности заранее предсказывали ее наступление. Сейчас такого объема критических факторов пока не проявилось. В большинстве официальных прогнозов МВФ, Всемирного Банка, несмотря на признание ряда проблем, прогнозируется дальнейший рост мировой экономики и даже его ускорение. Среди признаваемых всеми проблем — это торговые конфликты, в том числе между Китаем и США, а также растущий общий объем задолженности, и государственной, и, особенно, корпоративной, в процентном отношении к ВВП — как в Китае, так и в Японии, и в США, в большинстве европейских стран. Мир давно живет долгами. Иногда это приводит к кризисам, как в Аргентине, в Греции. Но если брать Китай или Японию, то это является долговременной структурной проблемой, но не является фактором рецессии, более того, это одно из средств финансирования роста экономики.
Тем не менее есть и новые тревожные сигналы, которые указывают на вероятность наступления рецессии в конце 2020 или 2021 года. Это проявляется в том, что мировые цены на нефть, на многие металлы и финансовые активы достигли пика в конце прошлого года и начали снижаться. Это свидетельствует об определенном перегреве сырьевых и финансовых рынков. Обычно это происходит за год перед началом рецессии. К началу года избытка нефти на рынке не было. Однако сейчас как раз из-за ситуации с коронавирусом и резким торможением китайской экономики все может измениться и возникнет избыток предложения. Если до коронавируса ожидалось мягкое плавное снижение, то сейчас налицо резкий провал.
— Как нынешняя эпидемия коронавируса будет влиять на экономику Китая и на мировую экономику?
— Что касается китайской экономики, то ее торможение — ситуация более ожидаемая. Она и так тормозит. Коронавирус приведет, скорее всего, к еще большему торможению, весь вопрос только в масштабах. В большинстве прогнозов по Китаю в 2020 году ожидался рост на уровне 6 процентов, и сейчас сложно оценить масштабы потерь от коронавируса, потому что мы пока не понимаем масштаба болезни, а точнее, ее продолжительности. По некоторым прогнозам пик приходится на февраль – март, и дальше многие эксперты ожидают, что болезнь пойдет на убыль. Но если масштабы окажутся больше, то и торможение ВВП Китая окажется серьезнее. Пока мы исходим из того, что китайская экономика затормозится на 0,5–1 процентных пункта, или до 5–5,4 процента. Но есть и оценки резкого торможения до 4 с лишним процентов. Торможение экономики Китая уже начало сказываться на замедлении роста экономик Южной Кореи и Японии. Появление очагов коронавируса в Европе (Италия) и Иране, а в дальнейшем, возможно, и в Пакистане может дать сильный негативный эффект для мировой экономики в целом. Как уже признала глава МВФ Кристалина Георгиева, в пессимистическом сценарии вместо ожидаемого трехпроцентного роста в текущем году мировая экономика может вырасти на 2 и менее процента, что означает наступление рецессии в ряде стран. В частности, все ожидали существенного ускорения экономики Индии, которая затормозилась в прошлом году, однако сейчас из-за внутренних проблем и негативного эффекта китайского торможения ускорение индийской экономики может быть отложено.
Свои старые риски по-прежнему существуют и в Европе, где Brexit произошел политически, но экономически — еще нет. Развод и его издержки еще впереди. Экономика Германии в части промышленности и автопрома стагнирует. Она сильно зависит от ситуации в Китае, куда идет большой объем германского экспорта, и он продолжал расти в прошлом году. Если он сейчас начнет падать, будет крайне негативное влияние не только на Германию, но и на мировую динамику в целом. Рецессия в Италии благодаря коронавирусу уже стала неизбежной.
На этом фоне американская экономика выглядит неплохо, но есть определенные сигналы и риски, что в ней не все так хорошо, несмотря на оптимистичные прогнозы многих экспертов. К концу текущего или в начале следующего года, скорее всего, в ней могут начаться проблемы, особенно в энергетическом секторе, которые усугубляются начавшимся резким падением нефтяных цен. Разбалансировка мирового нефтяного рынка в сочетании с вероятным торможением мировой торговли может резко затормозить рост и американской экономики.
«В большинстве прогнозов по Китаю в 2020 году ожидался рост на уровне 6 процентов, и сейчас сложно оценить масштабы потерь от коронавируса, потому что мы пока не понимаем масштаба болезни, а точнее, ее продолжительности». Фото: kremlin.ru
— Как на экономике США и далее на мировой могут сказаться американские выборы, борьба Трампа и его противников?
— Оценить это сложно. Но, во-первых, надо отдать должное: несмотря на противников Трампа и борьбу с ними, меры Трампа в области налогов дали позитивный эффект для подержания темпов роста американской экономики. Другой вопрос, что они уже во многом исчерпаны. Как бы грубо он себя ни вел с Китаем, другими странами, ему удалось достигнуть от них существенных уступок, поддержать конкурентоспособность американских компаний, американского рынка, какие-то производства вернуть в США.
— Да, в заключенном недавно торговом соглашении между США и Китаем говорится о достаточно больших объемах американского экспорта, который предполагается направить в Китай. Это тоже повлияет на рост американского производства?
— Даже если Китай столько и не купит, объем китайского экспорта в США резко затормозился. Хотя во многом китайцы нашли, насколько я понимаю, способы направлять свою продукцию в США через такие страны, как Вьетнам и другие, экспорт которых в США растет. С другой стороны, в условиях резкого торможения китайской экономики из-за коронавируса Китаю объективно будет трудно нарастить импорт из США.
Тем не менее определенные задачи Трамп решил, что дало и дает импульс для экономического роста. Явных «пузырей» пока мы не видим, но определенные риски, корпоративные и финансовые, есть. Возросло число банкротств в сфере добычи сланцевых нефти и газа, хотя объем добычи растет. Тем не менее это может стать некоторым триггером в дальнейшем для торможения роста и кредитных рисков.
Поэтому я бы сказал, что уверенных индикаторов, говорящих о мировой рецессии, пока не достаточно, но определенные сигналы тревоги есть, и с ними надо считаться. И в этом смысле я не исключаю, что рецессия может и, скорее всего, должна возникнуть.
«Реальные доходы населения очень сильно упали в 2015–2016 годах, 2017 год — тоже падение, 2018 год — стагнация, сейчас они начали расти: за прошлый год Росстат дал рост доходов населения 0,8 процента». Фото: Алексей Белкин
«МЫ ВСЮ ЖИЗНЬ ЖИВЕМ С КУЧЕЙ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ, ДЛЯ НАС ЭТО НЕ НОВОСТЬ»
— А есть ли перспективы рецессии в нашей экономике, ведь у нас достаточно системных проблем. И правомерно ли назвать ключевой проблемой низкие доходы граждан?
— Я бы начал с того, что перспектив рецессии у нас я не вижу. Мы всю жизнь живем с кучей экономических проблем, для нас это не новость. Тем не менее экономика растет, если брать прошлый год, это рост ВВП 1,3 процента, как говорит Росстат, что совпадало с прогнозами минэкономразвития и, в принципе, было выше, чем мы ожидали, хотя осенью и мы в ВЭБ давали эту же цифру — 1,3 процента. Но есть статистика производства, а есть статистика использования ВВП. По использованию Росстат дал рост ниже, 1,1 процента, что тоже достаточно объяснимо.
Если говорить о драйверах роста, которые были, и что может быть драйвером роста дальше, при том, что реальные доходы населения очень сильно упали в 2015–2016 годах, 2017 год — тоже падение, 2018 год — стагнация, сейчас они начали расти: за прошлый год Росстат дал рост доходов населения 0,8 процента. Немного, но все-таки это позитивный шаг. Я думаю, что дальше, если мы берем 2020 год, реальный рост доходов будет 2,6 процента, при этом существенный вклад внесет начало реализации мер социального пакета, о которых было сказано в послании президента. Точные суммы мы увидим в мае, когда будут вноситься поправки в закон о бюджете, но определенные суммы минфин обозначил уже сейчас. Это даст импульс для роста реальных доходов населения и добавит как минимум 0,2–0,3 процентных пункта роста ВВП уже в 2020 году и около 0,5 процентных пункта в 2021 году. Поэтому наша оценка роста ВВП в 2020 год — 1,9 процента, если не учитывать разрастания негативного эффекта коронавируса для мировой и российской экономик.
Если коронавирус и — что для российской экономики еще важнее — начавшаяся нефтяная война опустят мировые нефтяные цены до 40–45 долларов за баррель в среднегодовом выражении, что сопоставимо с 2016 годом, то темп роста ВВП может опуститься до нуля, или до 1 процента и ниже. Масштаб торможения во многом будет зависеть от принимаемых правительством и Банком России стабилизационных мер, в частности, предоставления дополнительной ликвидности банкам и предприятиям, а не ее ограничения.
В целом проблема доходов населения остра не с той точки зрения, что нет их роста. Он начался, и он ускорится. На 2020 год мы ожидаем, как я уже и сказал, 2,6 процента роста, и далее на 2–2,5 процента в год они могут расти. С другой стороны, этот рост доходов является недостаточным для разгона экономики до 3–4 процентов, который нам нужен.
Вторым более слабым местом в нашей экономике, хотя это меньше затрагивает людей напрямую, является низкий уровень инвестиций и нормы накопления. Если в 2018 году инвестиции в основной капитал подскочили и Росстат даже увеличил оценку до 5,4 процента, то в 2019 рост инвестиций в России понизился до 1,7 процента. В 2020-м мы ожидаем ускорения роста инвестиций на 4 с лишним процента, если не учитывать ожидаемый шок от падения мировых нефтяных цен. Но этого недостаточно для темпов роста, опережающих рост мировой экономики. Что будет работать на инвестиции? В любом случае это реализация национальных проектов. И одна из главных проблем и вызовов — это то, что бизнес ведет себя крайне осторожно. Да, прибыли есть. Но компании предпочитают выплачивать прибыль как дивиденды, а не инвестировать, тем более в сложные долгосрочные проекты.
— Что надо сделать, чтобы такое долгосрочное инвестирование стало для компаний более привлекательным?
— Это зависит от поведения самого государства. Если оно хочет, чтобы компании инвестировали, оно должно инвестировать само по принципу «делай как я». Нацпроекты на это направлены, но существенная затяжка по срокам согласования субсидий, одобрение или откладывание тех или иных проектов привели к тому, что определенная часть денег уже переползла на 2020 год. Но даже из тех средств, что были распределены между ведомствами или переведены в регионы, значительная часть так и не превратились в реальные проекты, осталась на счетах.
— Фактически они так и не были освоены.
— Это тоже связано с тем, что согласовывались правила выделения денег, только начались конкурсные процедуры и все это ушло уже на 2020 год. В текущем году, действительно, будет скачок. И, видимо, почти половина инвестиций — это будет прирост инвестиций государства. Для частного бизнеса при этом очень важна стабильность правил — и налоговых, и регуляционных. Государство это заявляло многократно. Сейчас внесен законопроект о защите инвестиций, но он, хотя и декларирует поддержку инвестиций, вместе с тем поставил под вопрос и заблокировал заключения новых концессионных соглашений. Поскольку из него следовало, что правила, которые раньше были предусмотрены в законе о концессиях и ГЧП, действовать не будут. Правительство уже дало разъяснения в начале этого года. Белоусов, как первый вице-премьер, высказался на совещании, во что превратится, видимо, теперь уже решение о том, что действие закона не распространяется на концессионные соглашения. Дальше оно должно войти в поправки, и, надеюсь, этот вопрос будет урегулирован и все концессионные соглашения, которые были остановлены, будут заключаться дальше. Нужна стабильность по правилам, связанным с тарифами, что упоминается или вписано в закон, но сами правила у нас последние лет шесть почти постоянно пересматривались. Бизнесу непонятно, как все это будет работать на среднесрочную, а тем более на долгосрочную перспективу. Поэтому хотя бы штучно там, где будут специнвестконтракты и другие соглашения, правила по тарифам, по-видимому, будут оговорены. Так или иначе, инвестиции ускорятся. Но это скорее тренд даже не на 2020 год, а на 2021 и дальше.
«Появление очагов коронавируса в Европе (Италия) и Иране, а в дальнейшем, возможно, и в Пакистане может дать сильный негативный эффект для мировой экономики в целом». Фото: «БИЗНЕС Online»
«ЕСТЬ НАВЕС РЕШЕНИЙ, КОТОРЫЕ НЕ ВЫПОЛНЯЛИСЬ. МНОГОСТРАДАЛЬНЫЙ ПРИМЕР — ЭТО ВСМ ДО КАЗАНИ»
— По-вашему, можем ли мы ожидать от нового правительства серьезной программы прорывного экономического роста? О каких экономических планах может свидетельствовать замена министров экономического блока, назначение Белоусова?
— Здесь вопрос не столько в принципиально новых решениях, а в том, чтобы выполнять уже принятые. Я думаю, что новое правительство в этом плане сможет более жестко и четко выполнять, во-первых, уже принятые решения. В том числе, и в вопросе доведения денег до нацпроектов, и с точки зрения реализации нацпроектов. Хотя, на мой взгляд, определенные параметры нацпроектов требуют корректировки в отношении того, насколько они являются реалистичными даже с учетом тех объема финансирования, которые на данный момент получены или даже будут полностью использованы.
Кроме того, есть навес решений, которые даже будучи принятыми, не выполнялись. Многострадальный пример — это высокоскоростная железнодорожная магистраль до Казани, которая и сейчас стоит в плане развития магистральной инфраструктуры, но строительство которой так и не началось. Параллельно было принято решение начать делать такую магистраль до Петербурга. Но откуда? От Нижнего Новгорода до Петербурга? Это так и не было решено. Поэтому фактически предыдущие работы были остановлены, и все было «подвешено». Надеюсь, новое правительство внесет ясность и начнется реализация этого проекта, так же как и проекта скоростной автомобильной платной дороги Москва — Казань с ясной схемой финансирования. Поэтому правительство, как я ожидаю, разрулит и обеспечит реализацию решений, которые были «подвешены».
Во-вторых, есть новые решения. В частности, социальный пакет, который прозвучал в послании президента. Сейчас уже прозвучали и его цифры, они, правда, уточняются и, видимо, будут окончательно уточнены, уже когда будут вноситься поправки в закон о бюджете. На уровне федерального бюджета это более 3,7 триллиона рублей. Всего вместе более 4 триллионов рублей до 2024 года. Это существенная величина, которая влияет на доходы населения, на прирост ВВП, во всяком случае, в 2020-м, да и в 2021–2022 годах и в дальнейшем. Поскольку пакет в основном социальный, пока он даст ускорение темпов экономического роста, но эффект ускорения в основном ограничится 2020–2021 годами. Есть меры, которые заявлены в части компенсации льгот по налогу на прибыль региональным бюджетам, и надо понять, какой объем проектов и льгот будет здесь предложен регионами и главное — кому они достанутся. У нас ведь половина инвестиций в стране, судя по данным Росстата, — это московская столичная агломерация, питерская и Тюмень. Хочется понять, какой тогда объем инвестиционной активности и ее льготной поддержки будет в остальной половине страны.
— Вообще, реально оживить экономическую активность в регионах? С учетом того, что она сводится в основном к имеющимся агломерациям и, более того, звучат прогнозы о том, что их укрупнение продолжится и дальше.
— Я исхожу из того, что это не только возможно, это реально. Это и есть путь к тому, чтобы ускорить существенно темпы роста российской экономики. Потому что ускорить их только за счет столичных агломераций и Тюмени вместе с Ямало-Ненецким автономным округом невозможно. Темпы роста нашей экономики так не будут опережать мировые. Поэтому какие-то решения здесь должны быть найдены, и это вопрос реализации проектов в других регионах. В свое время принималось решение о так называемой Ангаро-Енисейской инициативе, создании Ангаро-Енисейского экономического кластера — это Красноярский край, Тува, Хакасия, сейчас туда присоединяется Иркутская область. Но это пока, скорее, набор желаемых проектов, чем реальные комплексные решения и реальные формы поддержки. Тем не менее, есть точки роста, и не только те, которые заявлены «сверху», а которые реально сами формируются и развиваются снизу. В Сибири это Новосибирск, Томск, Иркутск. Это Байкал, который может стать такой точкой роста, если действительно дать импульс развитию и очистке Байкальска и площадки бывшего Байкальского целлюлозно-бумажного комбината, что предусмотрено соответствующим нацпроектом, и созданию на их территории туристическо-оздоровительного комплекса мирового уровня. Это Якутия, где тоже есть интересные центры, и сырьевые, и угольные. Не говоря уже про Урал, Екатеринбург, Приволжье, которые отставали в последние годы в темпах роста от средних по России, но где возможность ускорения и развития может быть намного больше, чем в европейских столичных регионах. Это небыстрое решение, оно предполагает существенное перераспределение ресурсов и корпоративных, и государственных, а в перспективе — и внесение изменений в межбюджетные отношения. Потому что слишком большие деньги концентрируются не только в федеральном бюджете, но бюджетах Москвы и Петербурга. Причем это доходы, которые все-таки созданы в других регионах. Москва и Петербург в налоговом отношении у нас, как известно, крупные нефтегазовые комплексы благодаря доходам, которые получают штаб-квартиры компаний. Поэтому возможности для подъема и развития российских глубинных регионов европейской части России, Урала, Сибири есть, и, на мой взгляд, здесь самые большие резервы для ускорения роста.
«Судя по опросам, бо́льшая часть бедных — это многодетные семьи. Послание и президентский социальный пакет дает существенный импульс для решения этой проблемы». Фото: pixabay.com
«САМОЦЕЛЬ НЕ СОБРАТЬ ВСЕ, А В ТОМ, ЧТОБЫ ВСЕ-ТАКИ БИЗНЕС РАБОТАЛ «В БЕЛУЮ»
— Относительно нового социального пакета — безусловно, это очень позитивные шаги, когда малообеспеченным семьям оказывается финансовая помощь от государства. Но все-таки бедные являются бедными в основном потому, что у них нет работы с нормальной зарплатой. Заработки, особенно в неблагополучных регионах, крайне низкие. Насколько реально сегодня не просто помогать бедным материально, а сделать так, чтобы они вышли из бедности благодаря росту зарплат?
—Я бы начал с другого. Судя по опросам, бо́льшая часть бедных — это многодетные семьи. Послание и президентский социальный пакет дает существенный импульс для решения этой проблемы. Сейчас до конца оценить в цифрах это сложно, но значительная часть предложенных мер по стоимости связана именно с поддержкой бедных семей с детьми. Это и материнский капитал, и продление сроков поддержки малообеспеченных семей, воспитывающих детей, с 3 до 7 лет, это и многие вещи, связанные со школами, — в данном случае речь идет не только о поддержке детей из малообеспеченных семей, а всех детей. Все это окажет существенное влияние на снижение масштабов бедности. По оценкам Института исследований и экспертизы ВЭБ, если сейчас 8 процентов домашних хозяйств относятся к бедным именно по причине многодетности, то данные меры как минимум позволят снизить эту долю на 1 процентный пункт.
Но бедность связана не только с этими проблемами. У нас значительная часть аграрных регионов и те, кто работает на селе, относятся к бедным. И, конечно, устойчивый рост доходов в аграрном секторе тоже по значимости также важен для преодоления бедности.
— К сожалению, в России наблюдается такое явление, как вообще бедность работающих, трудоустроенных людей.
— Вы правы, ключевой вопрос — это та зарплата, которую люди получают, нужно, чтобы она обеспечивала не просто преодоление бедности. У нас бо́льшая часть населения — не бедные, а те, кого скорее можно было бы отнести к малообеспеченным. Это около 50 с лишним процентов населения, которые могут попасть в категорию бедных, когда меняются условия работы или человек оказывается на какое-то время без работы, рождаются дети, кто-то еще в семье теряет возможность работать. Пройти в средний класс, который по-разному оценивается — примерно от 25 до 35 процентов, — они не могут. Поэтому нормальная возможность заработка, позволяющего обеспечить не только достаток в семье, но и возможность финансировать при необходимости лечение, обучение детей, отдых — это ключевая задача. В свое время правительством принималась концепция долгосрочного социально-экономического развития до 2020 года, и в этом году мы, если захотим, можем подытожить степень ее выполнения, а точнее, невыполнения. В ней как раз ставилась задача создания таких экономических условий, чтобы значительная часть населения, около 40 процентов, относилась к среднему классу. Мы пока эту задачу решить не можем, так как для этого нужно не просто ускорение темпов роста, но и серьезные социальные структурные сдвиги. Без рабочих мест, которые обеспечивают высокие доходы, естественно, не только нельзя преодолеть бедность, но и создать значимый средний класс. И создать не только там, где есть нефтяная или газовая вышка, или отделение Сбербанка, а там, где люди заняты аграрным, промышленном, научным трудом.
— С учетом профессионального пути нового премьер-министра Михаила Мишустина, выстраивавшего налоговую систему, каких мер можно ожидать от правительства в налоговой сфере? Увидим ли мы ужесточение в сфере налогового контроля за бизнесом, доходами граждан?
— Я думаю, что с точки зрения уровня собираемости налогов мы и так достигли уже достаточно высокой планки, в том числе благодаря эффективной работе налоговой службы. Конечно, есть разные проблемы, связанные с оборотом алкоголя, даже части аграрной продукции, но я не думаю, что здесь только мерами администрирования или ужесточения маркировки продукции мы решим все эти проблемы. Потому что они более глубокие; помимо вопросов маркировки того же молока, надо решать вопросы по единому сельскохозяйственному налогу.
Мы видим, что ужесточение в налоговой сфере ведет к тому, что даже по данным Росстата определенная часть бизнеса уходит в тень. Это проявляется и в сокращении малого бизнеса, увеличении числа самозанятых, и в повышении доли теневой оплаты труда. Поэтому здесь надо понимать — самоцель не в том, чтобы собрать все, а в том, чтобы все-таки бизнес работал «в белую».
К тому же есть более системные вопросы, которые требуют решения: это индивидуализация налогообложения в нефтяном комплексе, где многие общие правила за последние годы настолько размылись индивидуальными льготами, что это требует определенной ревизии и переосмысления. При этом ухудшение условий добычи тоже ставит под вопрос нынешний уровень налоговой нагрузки на нефтяные компании, на их базовые месторождения, поскольку он будет препятствовать разработке новых. Есть огромная проблема межбюджетных отношений и налоговых источников для субъектов федерации, областей, не говоря уже про муниципалитеты. И без решения этого вопроса или хотя бы начала его решения — потому что перекраивать налоговую систему всегда сложно — вряд ли мы всерьез дадим импульс для местных региональных инициатив.
«Сейчас Центральный Банк начал снижать процентную ставку и смягчать денежно-кредитную политику, что в любом случае является позитивным импульсом». Фото: «БИЗНЕС Online»
«РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИКЕ, С МОЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, НУЖНА МИГРАЦИЯ»
— Как вы оцениваете нынешний уровень инфляции в России и политику Центробанка в этом отношении? Отвечает ли последняя задачам развития и ускорения экономического роста?
—Сейчас Центральный Банк начал снижать процентную ставку и смягчать денежно-кредитную политику, что в любом случае является позитивным импульсом. Он во многом, может быть, не завершил, но уже провел значительную часть работы по оздоровлению и расчистке банковской системы от проблемных банков и вывода денег. В то же время, на мой взгляд, этих действий недостаточно, чтобы создать финансовые условия для стимулирования экономического роста, потому что процентные ставки остаются все равно в реальном выражении крайне высокими. Центробанк, если брать его операции по привлечению денег на счета, кредитам, изымает деньги из экономики.
Это не означает, что денег сейчас не хватает. Скорее это вопрос создания условий, в том числе связанных с мерами надзора, определением рисков, которые бы стимулировали сами банки к вложению даже имеющихся ресурсов в экономику. И не только в потребительское кредитование и ипотеку, а в инвестиционные проекты, тем более с длительными сроками возврата денег. Пока мы эту задачу не решили. У нас фактически все равно отсутствует централизованная система инвестирования пенсионных накоплений в экономику. Есть частные пенсионные фонды, есть определенные правила, пенсионный фонд, формирующийся за счет обязательных платежей. Но это деньги, которые большей частью вложены в государственные облигации, а не являются ресурсом для инвестиционных проектов, тем более что имеют все равно крайне дорогой характер. Это не только задачи ЦБ, это задача стыковки финансовой или бюджетной и денежно-кредитной политики. Надеюсь, что как раз новое правительство, в том числе судя и по заявлениям Андрея Рэмовича Белоусова, сможет предпринять шаги для того, чтобы денежно-кредитная и бюджетная политика стали более ориентированы на рост экономики, а не только на стабилизацию, что доминировало в реальных приоритетах ЦБ и минфина до сих пор.
— Вы упомянули пенсии граждан. Как влияет на экономику и рынок труда демографическая ситуация в России? Как отразится на экономике пенсионная реформа? Действительно ли без массового притока мигрантов нашей экономике не хватит рабочих рук?
— Во-первых, решение о повышении пенсионного возраста увеличило количество трудоспособного населения и будет увеличивать дальше по мере увеличения возраста выхода на пенсию, и нагрузка неработающих на работающих уменьшилась. Она сейчас ниже, чем это было до пенсионной реформы. Тем не менее демографические ограничения значимы. Это признают все. Я не думаю, что они являются главным тормозом экономики, но это серьезная проблема. И в дальнейшем количество трудовых ресурсов, если взять демографический прогноз Росстата, будет сокращаться. В этих условиях потребность в миграции есть. При этом масштабы миграции, приток мигрантов резко сократились последние годы. Хотя конфликт на Украине, на Донбассе, дал существенный приток мигрантов в Россию — после решения об упрощении процедуры получения российского гражданства резко интенсифицировался процесс получения этими людьми гражданства, если я правильно помню, за прошлый год его обрели более 500 с лишним тысяч человек. Что тоже важный фактор, потому что люди получают такие же права, могут нормально работать и вообще иметь нормальные условия жизни.
Тем не менее российской экономике, с моей точки зрения, нужна миграция. Можно спорить о ее условиях, но не только о том, как заставить людей знать русский язык или сдавать экзамены, а о том, чтобы у них были достойные условия жизни, защищенность. Чем более защищены будут мигранты, чем меньше будет разрыв в условиях оплаты и уровне жизни между ними и теми, кто имеет российское гражданство, тем лучше будут условия для их социализации и в целом для социально-экономического развития. Все понимают, независимо от реальных действий, что миграция — это не только экономическая проблема, а во многом социальная, поэтому нужно думать, и как обеспечить социализацию людей, и как в то же время снимать и межнациональные, и конфессиональные проблемы. Все равно для России миграция, и в том числе из стран-членов Евразийского Союза, и из Украины, — это важный позитивный фактор развития.
Другое дело, что у нас в последние годы резко выросла миграция из России — в первую очередь квалифицированных, образованных кадров. С одной стороны, это тоже естественно, люди ищут возможности для своей жизни, работы, но, с другой стороны, это фактор, который является определенной потерей для России. И нужно создавать не просто условия для экономического роста, а для того, чтобы Россия привлекала интеллектуалов, создавала условия для российских ученых, образованных людей, квалифицированной, рабочей силы, которые конкурентоспособны по сравнению с теми, которые есть для них на Западе.
«Если брать Беларусь, то, несмотря на ее многократные обещания, зайти на белорусский рынок с российской продукцией и тем более допустить российский капитал в местный аграрный бизнес белорусы так и не позволили». Фото: kremlin.ru
«В ЕАЭС МЫ ТРАТИМ ВРЕМЯ НА СПОРЫ И КОНФЛИКТЫ, КОТОРЫЕ НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ГЛАВНЫМИ ДЛЯ НАШЕГО РАЗВИТИЯ»
— Кстати, насколько хорошо работает евразийская интеграция? Ведь периодически возникают сложности с некоторыми партнерами, сейчас у всех на слуху разногласия с Беларусью. Как вы оцените влияние интеграционных процессов в евразийском пространстве на российскую экономику?
— Евразийский экономический союз — достаточно молодое образование, и, на мой взгляд, он играет для нашей экономики позитивную роль. Мы выстроили определенные правила взаимодействия и работы в части таможенно-тарифной защиты, более того, мы не до конца завершили эту работу. Такие страны, как Казахстан или Киргизия, вступали в ЕАЭС на других условиях, и в этом смысле полностью единого тарифа нет. Но тем не менее это все-таки единый рынок, и рынок намного больший, чем рынок одной России. И для нас важна возможность не только увеличить объем рынка. Самые основные преимущества ЕАЭС связаны с возможностью использования единой транспортной и энергетической инфраструктуры. Но к этому еще надо прийти, потому что, несмотря на подписанные соглашения, сохраняется пока дискриминация и в области транспортных, железнодорожных тарифов. Мы не создали единого рынка электроэнергии, у нас практически почти нет или очень мало совместных инвестиционных и индустриальных проектов.
Мы действительно, может быть, тратим избыточное время на разные споры и конфликты, которые не являются главными и определяющими для нашего развития. Если брать те же перманентные конфликты по поводу белорусского молока, разборки, связанные с аграрным рынком, мне кажется, что здесь важно все-таки придерживаться общих правил, которые нарушают не только белорусы, когда осуществляют через себя импорт продукции из Польши и других стран, но нарушаем иногда и мы тоже. Надо все-таки следовать правилам, а не просто сиюминутным интересам или сложившимся дисбалансам на рынке. Когда у нас перепроизводство молока и овощей, и мы не можем все это реализовать в силу низких доходов населения, то самое простое — это ограничить наших соседей, а не пытаться конкурировать и думать над тем, как повысить доходы населения. С другой стороны, если брать Беларусь, то, несмотря на ее многократные обещания, зайти на белорусский рынок с российской продукцией и тем более допустить российский капитал в местный аграрный бизнес белорусы так и не позволили. Здесь очень много взаимных вопросов. Но все-таки это как в семье — бывают проблемы, но это не повод для развода, особенно если уже есть много совместных детей.
Нам тоже нужно выходить за пределы постоянных торговых споров на нечто более фундаментальное, связанное с совместными компаниями, совместными проектами. Более того, идти к более взвешенному распределению производственных сил, концентрировать их не на том, чтобы создать избыточные мощности по сравнению со своими соседями, а сосредоточить их в сфере высоких технологий и других отраслях, где у нас есть возможность для общего рывка. Поэтому да, есть проблемы, есть у кого-то разочарования, но это все равно работающий союз, у него большая ценность, у него серьезные, как я считаю, перспективы на будущее.
Есть страны СНГ, которые не являются членами Евразийского экономического союза, например Узбекистан. Уже прозвучали предупреждения американцев, что это затруднит вхождение Узбекистана в ВТО и возможность доступа к американским капиталам и инвестициями, потому что пока мы проигрываем в инвестиционной конкуренции практически всем. Например, наши, совокупные российские инвестиции в Казахстане составляют порядка 14 миллиардов долларов, китайские — 26 миллиардов , а у американцев — около 50 миллиардов долларов. Если мы хотим оказывать экономическое влияние, нам надо вывозить деньги не в Европу и в офшоры или в Америку, а в том числе инвестировать их в эти страны. Тогда это будет другой формат партнерство и единства.
— По вашим оценкам, в 2019 году отток капитала из России составил около 40 миллиардов долларов. Можно ли остановить этот процесс и сделать так, чтобы эти капиталы не уходили в офшоры, а работали на Россию, превращались в инвестиции в ее экономику?
—Банк России оценил отток в прошлом году в 27 миллиардов долларов. Все-таки отток капиталов уменьшается. Думаю, не столько благодаря каким-то мерам с нашей стороны, сколько скорее из-за рисков, которым подвергается российский бизнес в условиях санкций за рубежом. Поэтому санкции тут помогают. С другой стороны, проблема не только в том, что мы вывозим капиталы. Проблема после введения санкций в том, что у нас резко ухудшились условия доступа к мировым рынкам капитала. Наш быстрый рост в двухтысячные годы во многом был связан не только с ростом цен на нефть, использованием свободных мощностей, но и со значительными заимствованиями российских компаний за рубежом. Сейчас они все не увеличивают, а скорее сокращают свою задолженность. Это связано с санкциями, это связано и с неопределенностью перспектив развития своего собственного рынка. Если мы делаем ставку на ускорение роста, нам понадобятся и новые заимствования за рубежом.
Плюс есть институциональная родовая травма у нашего бизнеса, поскольку он вырос из приватизации, и только в небольшой части является self made man. Считается, что лучший способ защитить свои деньги — вначале их вывезти за границу, а потом уже начинать инвестировать в Россию как инвестиции Кипра или других стран. Эта логика меняется, но все равно пока она есть. В этом смысле принимались разные решения, связанные с национальной юрисдикцией компаний, особенно претендующих на господдержку. Это очень непростой процесс и длительный. Поэтому в какой-то мере должны сформироваться не просто экономические условия — там лучше климат инвестиционный или здесь. Должна просто появиться новая бизнес-элита.
«Я согласен, что в теме цифровизации много хайпа, но тем не менее это все равно важный вектор развития, и не только для промышленности». Фото: Алексей Белкин
«ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ СПОЛЗАНИЯ В РЕЦЕССИЮ, ПРАВИТЕЛЬСТВО И БАНК РОССИИ, Я НАДЕЮСЬ, СМОГУТ ПРИНЯТЬ ДОСТАТОЧНЫЕ МЕРЫ»
— Одним из стратегически важных направлений развития называется цифровизация. Что конкретно может принести нам массовое внедрение IT-технологий, как они могут работать в связке с другими отраслями? И как отличить реальный эффект от хайпа вокруг этой темы?
— Я согласен, что в теме цифровизации много хайпа, но тем не менее это все равно важный вектор развития, и не только для промышленности. Огромное поле для цифровизации мы видим и в других сферах. Достаточно быстро она идет и в системе предоставления государственных услуг, и в жизни домашних хозяйств, начиная с умного холодильника (который, правда, может использоваться и для вирусных кибератак) до систем «Умного города», где мы находимся в преддверии серьезного рывка, когда можно выстраивать, например, системы цифрового управления уличным движением не только в части безопасности, но и оптимизации движения. Вообще, в сфере обеспечения безопасности людей на улицах есть очень интересные отечественные разработки. Например, «НПО Автоматики» из Екатеринбурга — это космическое предприятие, разрабатывающее системы интеллектуального распознавания разных ситуаций от аварии до нападения на улицах и, соответственно, системы принятия оперативного решения. Это интеллектуальная система для управления жилищно-коммунальным хозяйством, муниципальными или городскими бюджетами.
Пока это скорее начальные шаги. Нужны комплексные решения, нужна финансовая поддержка. В частности, ВЭБ рассматривает их как одно из ключевых направлений для общего развития городской среды. А развитие городской среды и городские проекты, от транспорта до «Умного города», — это одно из перспективных направлений деятельности ВЭБ как госкорпорации и института развития. Это пока первые шаги, больше планы и намерения. Но я думаю, что мы стоим в преддверии волны таких пилотных проектов и решений.
Что касается промышленности, важно, что все-таки у нас уже несколько лет при поддержке минпрома, при участии «Ростеха», «Росатома», его институтов, частных компаний реализуются проекты по разработке отечественных программных продуктов для проектирования, инжиниринговых расчетов. Потому что все работают и базируются на американских, немецких программах, но все-таки здесь у нас есть серьезные заделы и продукты, например пакет программ инженерного анализа и суперкомпьютерного моделирования «ЛОГОС».
Есть достаточно большая работа промышленных предприятий по цифровизации всего процесса проектировки, управления финансами, управления складами, производственным процессом. Хотя в основном пока это происходит еще на импортном программном обеспечении. Начинается работа над созданием так называемых цифровых фабрик, виртуальных, цифровых двойников электростанций, промышленных объектов. Без всего этого нельзя обеспечить эффективность и нельзя будет в дальнейшем занимать конкурентные позиции на мировых рынках.
Таким образом, IT — это очень быстро развивающаяся динамичная сфера, и она позволяет дать, в комбинации с другими решениями, очень серьезные результаты. Но опять же это не панацея. В свое время, еще в 80-е годы, в СССР было модно увлекаться роботами, их делали многие тысячи, потом это все рухнуло, и сейчас мы дико отстаем по роботизации от многих стран, если брать стандартные показатели количества роботов на тысячу или 10 тысяч занятых. Поэтому сейчас, после шума и волны подъема, очень важно не потерять реальные плацдармы, шаги, а поддержать их. Такая поддержка есть и предусмотрена государством. Сейчас есть идея образовать консорциум, кое-что уже было создано по созданию программных продуктов. Работа идет. И если брать госкомпании, то это уже требование правительства, чтобы у них были соответствующие программы цифровизации и своего производства, и вообще своей деятельности. Поэтому здесь у нас есть результаты, но это все должно быть комплексно, а не в виде разовой кампании.
При этом обеспечить глубокую серьезную цифровизацию, если у тебя импортные программные продукты, а ты еще под санкциями, — это задача неразрешимая. У нас и элементная база сейчас на 80 процентов импортная. И нам нужна программа прорыва в элементной базе, и кремниевой, и фотонной. Советский Союз был третьим в мире по развитию микроэлектроники. Многие наши специалисты с успехом работают в том же Intel и участвовали в создании этих процессоров, которые мы сейчас сами в России в полной мере не можем создать.
— А мы не безнадежно отстали в плане элементной базы?
— Я думал раньше тоже, что в этой сфере мы отстали безнадежно, но сейчас шансы совершить прорыв по определенным направлениям появились. Так бывает, когда ты что-то потерял, но на какой-то дистанции возникает новое окно возможностей. Не могу это комментировать в деталях, поскольку речь идет о технологиях двойного назначения. Возможности есть, и я надеюсь, что мы их реализуем, но это требует другого масштаба усилий, поддержки государства и умной координации, в том числе с использованием зарубежных знаний, специалистов и компаний.
— Последний вопрос — каковы ваши прогнозы на текущий год с учетом последних событий? Что будет самым важным в экономике России? Можно ли ожидать новых резких скачков курса рубля?
— Как я уже сказал, будет ускорение экономического роста, при этом, что важно, все-таки вырастут реальные доходы населения, намного существеннее, чем это было в прошлом году. Да, это не позволит компенсировать тот провал по доходам, который у нас был за три года, но это существенный позитивный сдвиг. Я надеюсь, что все-таки будет рост не только государственных, но и частных инвестиций, нацпроекты начнут становиться более рабочими проектами, а не оставаться только планами.
Риски мировой конъюнктуры есть, и сейчас в результате срыва нефтяной сделки с ОПЕК они выше, чем месяц назад, даже после разворачивания коронавируса. Резкое падение цен на нефть, которое уже сейчас достигло почти 50 процентов с начала года, неизбежно опустит курс рубля до 70 и ниже за доллар, спровоцирует усиление инфляции и торможение роста экономики. Для того чтобы избежать сползания в рецессию, правительство и Банк России, я надеюсь, смогут принять достаточные стимулирующие защитные меры, тем более что такой опыт, положительный и не очень, есть в 2008–2009 и в 2015 годах. В противном случае вместо роста мы можем получить еще один год стагнации. Это пример того, что то, что хорошо для нефтяных компаний, может быть плохо для страны в целом.
Что бы ни делало правительство, перспективы роста в решающей степени зависят от настроя бизнеса и населения. Позитивный импульс восприятия бизнесом нового правительства дает ему в какой-то мере карт-бланш. Я думаю, что правительство имеет все возможности, и профессиональные, и финансовые, и организационные, чтобы его реализовать. Другое дело, что мер, которые заложены в бюджет, с учетом уже заявленных поправок из президентского пакета, на мой взгляд, будет, скорее всего, недостаточно для выхода на темпы роста экономики, опережающие мировые. Для этого нужны серьезные дополнительные решения, и не только в части инфраструктуры, но и с точки зрения уверенности, запуска серьезных масштабных инвестиционных проектов, а также серьезного повышения статуса ученого, технолога, вообще статуса профессионализма. Потому что ситуация с технологиями и наукой, помимо социальной сферы, была у нас одной из наиболее болевых. У нас есть очаги — Сколково, какие-то еще отдельные проекты. Есть уникальные результаты, как я уже говорил, и по композитным материалам, и по программному обеспечению. Даже удивительно, что в тех условиях и при том мизерном финансировании мы этих результатов достигли.
Но, чтобы сделать рывок, этого недостаточно. Нужно доверять своим ученым, своему бизнесу, своему народу. Не контроль — цифровой или не цифровой — тут самое главное, а доверие. Нужно, чтобы было доверие к правительству и чтобы правительство тоже доверяло бизнесу и самим людям.
Клепач Андрей Николаевич — главный экономист ВЭБ.РФ
Родился 4 марта 1959 года в Москве. Закончил Московский государственный университет им. Ломоносова (1981), получив квалификацию «экономист, преподаватель политической экономии» и специальность «политическая экономия».
1981–1991 — ассистент, старший преподаватель кафедры политической экономии экономического факультета Московского государственного университета им. Ломоносова.
1991–1998 — ведущий научный сотрудник, руководитель лаборатории Института народнохозяйственного прогнозирования РАН.
1998–1999 — директор департамента исследований Центрального Банка Российской Федерации.
1999–2004 — исполнительный директор фонда экономических исследований «Центр развития».
2004–2008 — руководитель департамента макроэкономического прогнозирования министерства экономического развития и торговли Российской Федерации.
С февраля 2008 по июль 2014 года— заместитель министра экономического развития Российской Федерации.
С июля 2014 — заместитель председателя ВЭБ.РФ (главный экономист).
За совершенствование финансовой системы Российской Федерации, формирование и развитие ее отдельных институтов присвоено звание «Заслуженный экономист России», вручена почетная грамота президента Российской Федерации.
За достигнутые трудовые успехи, многолетнюю добросовестную работу и активную общественную деятельность награжден орденом Почета.
Фото на анонсе: Алексей Белкин
business-gazeta