Судьба знаменитого татарского литератора как концентрированное выражение противоречий своей эпохи

Родившийся 2 (15) декабря 1901 года в деревне Красный Остров (ныне это Нижегородская область) в крестьянской семье Кави Наджми в истории татарской литературы и общественно-политической мысли XX столетия — явление весьма неоднозначное. С одной стороны, безусловно, это фигура значимая, крупная, яркая, но в то же время достаточно сложная, противоречивая и уязвимая. Но особенно удивительного в этом нет: Наджми всегда был в эпицентре многих событий культурной и общественной жизни республики да и всей страны. Судьба то и дело выбрасывала его со стремнины на скалистые берега и толкала в водовороты. «На крутых берегах» — так, кстати, назывался последний роман писателя. О судьбе Наджми на «БИЗНЕС Online» размышляет руководитель фонда татарской культуры РТ им. Вагапова Рифат Фаттахов.

«Единственно подходящая кандидатура»

В 1930 году в Татарстане прошла шумная парадная кампания по разоблачению якобы контрреволюционной группировки «Джидеган», в составе которой были такие писатели, как Hаки Исанбет, Гадель Кутуй, Сайфи Кудаш и др. А в это время всеми делами на литературном фронте заправляла Татарская Ассоциация Пролетарских Писателей, своеобразный филиал РАППа. Председателем ТАППа тогда был Гумер Гали. Несмотря на то, что ТАПП фактически считал себя главным героем в деле разоблачения «Джидеган», обком ВКП(б) все же решил, «что такого рода явление (в данном случае „Джидеган“) получилось благодаря плохому руководству ТАПП» (так записано в решении закрытого заседания бюро ОК ВКП(б) от 23 сентября 1930 года). И Галеева «с треском» сняли с поста председателя ТАППа. Встал вопрос: кем его заменить? Кави Наджми к тому времени был уже у всех на виду и как писатель, и как организатор. Но в это время он работал редактором окружной военной газеты «Кызылармеец». Учитывая это, секретарь обкома Михаил Разумов обращается к начальнику Политического управления РККА с просьбой предоставить товарищу Нежметдинову долгосрочный или бессрочный отпуск. Копия письма также была направлена в ЦК ВКП(б). Надо полагать, фигура редактора национальной военной газеты по статусу считалась достаточно высокой. Причина согласования кандидатуры Нежметдинова на столь высоком уровне, видимо, была и в сильной политической подоплеке вопроса. Разумов прямо так и пишет:

«1. Ввиду сильного обострения за последний год классовой борьбы на фронтах татарской литературы и раскрытия контрреволюционной литорганизации „Джидеган“ пришлось решительно перестроить работу в области литературы, провести чистку в Ассоциации Пролетарских Писателей Татарстана и обновить руководящее ядро Ассоциации. Единственно подходящей кандидатурой на должность председателя ТАППаобластком выдвинул т. Нежметдинова.

2. Кроме того, из-за крайней перегруженности военно-журналистской деятельностью, т. Нежметдинов, будучи также одним из наиболее выдержанных литераторов из татар, которые исчисляются пока в татарской литературе единицами, не имеет возможности систематически работать над созданием национальной пролетарской художественной литературы».

Обратите внимание на эпитеты: «единственно подходящая кандидатура», «один из наиболее выдержанных из татар». В них — не только попытка обкома убедить ЦК и Политуправление в необходимости освободить Нежметдинова от военной службы, но и, может быть, прежде всего политическая оценка Кави Наджми руководством республики, высочайшая степень доверия к нему. Своим решением от 27 ноября 1930 года Татобком ВКП(б) утвердил Наджми ответственным секретарем ТАППа. С этого же дня он становится и во главе журнала «Атака» — главного литературно-художественного журнала республики (ныне это «Казан утлары»). С этого момента Наджми фактически официально становится политическим лидером татарских писателей. Это был крупный и переломный этап по пути восхождения Наджми на политический олимп. По сути, обком ввел его в свой «золотой фонд» партноменклатуры. Момент действительно серьезный, далеко идущий, но не случайный, а естественно вытекающий из всей его предыдущей биографии.

«Первые университеты жизни»

Возможно, есть какой-то символ и в том, что Кави Наджми (Кави Гибятович Нежметдинов) родился в самом начале века — в 1901 году. Его родное село Красный Остров ныне входит в состав Сеченовского района Нижегородской области. А тогда это была территория Симбирской губернии. Род Нежметдиновых — старинный, многочисленный и зажиточный — занимал довольно видное место в жизни местных татар. Почти все его представители — крупные торговцы или землевладельцы, служители культа или общественные деятели. Так, один из братьев отца писателя — Абдулла Нежметдинов — был членом II Государственной Думы России. Отец Кави — Гибят — сначала жил и работал в мире и согласии вместе со всеми братьями, а в 1903 году забрал жену и двухгодовалого Кави и выехал на заработки за пределы губернии.

На первый взгляд, шаг неожиданный и нелогичный. Что же за ним стоит? По словам брата Кави Наджми, Талгата, у отца был очень упрямый характер и он не нашел общий язык с братьями. Возможно, в огромной семье Нежметдиновых просто не всем хватило богатства, хотя это маловероятно. Скорее всего, этот поступок Гибята — всего лишь один из примеров отходничества, очень распространенного явления среди местных татар того времени. О своих ранних годах писатель потом напишет: «Детство мое прошло в скитаниях по городам Поволжья, Крыма, Урала и Сибири. В поисках счастья, что заключалось в куске хлеба, родители мои пытались устроиться в качестве переселенцев на необжитых еще тогда просторах Алтая, но везде нас ожидала нужда». Самара, Астрахань, Бахчисарай, Сибирь, Актюбинск — вот где прошли первые университеты жизни Кави. Первое светское образование он получил в Актюбинской русско-татарской школе. Здесь же написал стихотворение «Осень» и перевел стихотворение Алексея Кольцова «Лес» — это и были его первые литературные опыты. А в 1917 году, когда отец и мать умерли, Кави с братом Талгатом и сестрой Ламигой возвращается в родную деревню Красный Остров. Там дядя Ярулла — сельский мулла — взял его в помощники. Кави вел некоторые уроки в медресе дяди, а также помогал ему нести службу, т. е. занимался религиозный деятельностью. И кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба, если бы в тихую, мирную жизнь села не ворвался октябрь 1917 года. Скорее всего, Кави продолжил бы родовое дело: стал бы муллой. И, надо полагать, из него вышел бы совсем неплохой служитель культа. Для этого у него имелись все данные: прекрасный дар оратора, хорошо поставленный голос, неплохое знание Корана и законов шариата.

После открытия в деревне советской школы Кави работал несколько месяцев учителем, и в 1919 году его направили на Симбирские педагогические курсы. С этого момента для Кави начинается новая жизнь — новая, бурная, эпизоды которой меняются, как кадры кино. Ноябрь 1919-го — Кави приезжает в Казань и добровольцем вступает в ряды Красной армии, в 1919 году Татарским запасным батальоном принят в члены ВКП(б), затем он красный курсант, в 1922 году принимает участие в боях против махновских банд на Украине. В 1924 году его, как наиболее отличившегося в учебе, направляют в Московский военно-педагогический институт.

Таковы лишь некоторые этапы формирования его характера — характера волевого, дерзкого, выносливого.

(Кстати, военная служба Наджми — тема совершенно неизученная. А ведь в рядах РККА он служил целых 14 лет: после учебы в Москве был преподавателем, комиссаром Татаро-башкирской школы, редактором военной газеты «Красноармеец». Особое место в истории татарской литературы и общественно-политической мысли занимает книга «Татары и башкиры в Красной Армии» — своеобразная историческая энциклопедия и уникальное издание, не имеющее аналогов в других литературах. Составителем и одним из авторов данной книги был Наджми.)

Как вспоминают современники, красноармеец и красный курсант Нежметдинов отличался такими качествами, как общительность, коммуникабельность, ораторское мастерство, умение увлечь, занять людей, т. е. владел теми свойствами, которые при необходимых условиях и делают человека лидером. Наверное, неслучайно Наджми в Казани сразу оказался в центре литературно-творческой жизни, которая в 20-е годы просто бурлила.

«Мы вам покажем кузькину мать!»

В литературу он также вошел напористо, даже со скандалом. Его первый сборник стихов, кстати, рекомендованный к печати Галимджаном Ибрагимовым, литчиновники отказались печатать. Но Наджми не из тех, кто быстро сдается: в 1924 году «Вихри» (так называлась его книга) увидели свет и наделали много шума.

Не менее скандальной оказалась судьба и другого произведения Наджми — пьесы «Новый Сенной базар», — где высмеивалась татарская буржуазия. Во время спектакля (по иронии судьбы тоже в 1924-м) часть зрителей подняли шум в зале, требуя закрыть занавес, прекратить спектакль. Видимо, это была та молодежь, чьи национальные чувства в своей пьесе задел Наджми. Но за автора заступился Хади Такташ. Буквально через два дня в газете «Кызыл Татарстан» он выступил с гневной отповедью. «Мы вам еще покажем кузькину мать!» — примерно так звучал ответ Такташа недоброжелателям Наджми.

Такташ в Казани стал одним из первых и близких друзей Наджми.

В те годы известный литературовед Галимджан Нигмати напишет: «На небосклоне современной татарской революционной литературы сияют пять звезд: Наджми, Такташ, Туфан, Тулумбай, Кутуй». В чем-то с автором можно и поспорить, но в принципе он был прав.

Эти имена действительно были у всех на слуху.

Именно они оказались наиболее яркими фигурами молодой татарской советской прозы и поэзии, именно они задавали тон всей литературно-общественной жизни.

Один из достаточно серьезных политических сюжетов в биографии Наджми: в 1927 году он вместе с Такташем, Кутуем, Гали, Гумером Тулумбаем, М. Якупом, Мухаммедом Парсиным подписывает Декларацию «7», в которой те решительно выступили против перевода татарской графики на латиницу. Хотя потом все публично отказались от своей идеи, но тогда это было воспринято как выступление против сталинской национальной политики. Если знаменитое письмо 82 подписали беспартийные, то в составе 7 были и коммунисты, а спрос с них был категорически жестким. Даже встал вопрос о снятии Наджми с поста редактора газеты «Кызыл армеец». О позиции с «Яналифом» Наджми потом будут напоминать не раз: и во время партчистки в 1929-м, и на собрании писателей в 1936-м, и в 1937-м — во время допросов в тюрьме…

У Наджми был весьма широк круг общения с литераторами, в том числе старшего поколения. Известны его дружеские отношения с Александром Фадеевым, общался он и с Михаилом Шолоховым. Из татарских аксакалов особо ценил Шарифа Камала. Отношения с Фатхи Бурнашем, мягко говоря, не были дружескими, между ними постоянно шли публичные споры, но и эта полемика не прошла для молодого Кави бесследно. В этом ряду особняком стояли два крупнейших авторитета советской литературы, которые сыграли исключительную роль как в творческом, так и в гражданском формировании Кави Наджми. Это Максим Горький и Ибрагимов. Из татарских литераторов никто не был так близок к ним, как Наджми.

Для Ибрагимова в годы, когда он лечился в Ялте, Наджми стал фактически полномочным представителем в Казани. Он выполнял его самые различные поручения: готовил к печати произведения и контролировал ход их прохождения; доставлял дефицитные лекарства, организовывал поездку в Крым казанских врачей во главе с академиком Александром Вишневским; от его имени вел переговоры с издательствами. «Право подписи в договоре с Татгосиздатом доверяю тебе», — говорится в телеграмме Ибрагимова на имя Наджми. Эмоциональный тон писем Ибрагимова к Наджми (то любезно мягкий, то сердито обиженный) говорит о высокой степени доверительности их отношений.

Горький для Наджми был не только учителем по литературе (он рецензировал его произведения, давал советы), но фактически стал его прямым руководителем: в 1934 году Горький возглавляет Союз писателей СССР, а Кави Наджми — Татарстана. Без совета с Горьким такое назначение не состоялось бы.

Авторитет своего рода титанов, гигантов — Горького и Ибрагимова — как в литературе, так и в обществе был настолько высок, что близость с ними объективно сыграла не последнюю роль и в политическом росте Наджми, и в его популярности.

Так, в 1934 году на I Всесоюзном съезде советских писателей по предложению Горького в повестку дня дополнительно был внесен доклад о татарской литературе, с которым выступил Наджми. Тот факт, что наряду с украинской, грузинской, белорусской литературой со всесоюзной трибуны прозвучал доклад и о татарской литературе, имеет принципиальное значение. Это говорит как о признании значения многовековой татарской литературы и роли республики в стране, так и об авторитете руководителя татарской делегации Наджми.

После избрания председателем Союза писателей Татарстана общественно-политическая жизнь Наджми становится еще интенсивнее. Активно занимается он и творчеством: становится одним из самых популярных татарских прозаиков.

«А теперь наступали страшные времена»

…Но это было до 1937 года. А теперь наступали страшные времена. Многоактный кровавый политический спектакль приближался к своей кульминации. Достаточно сказать, что к 1938 году из 23 членов и 15 кандидатов в члены Союза писателей Татарии у дел остались всего лишь 9 человек. Остальные были либо арестованы как «враги народа», либо исключены из Союза за «буржуазный национализм и тесную связь с врагами народа».

Ибрагимов, Хасан Туфан, Карим Тинчурин, Бурнаш, Махмуд Галяу, Шамиль Усманов, Нигмати, Фатих Сайфи-Казанлы — с именами этих писателей связаны самые яркие и самые трагические страницы истории нашей литературы.

1937 год в истории татарской литературы оставил самый страшный след. Хотя ради объективности надо отметить, что в какой-то мере его подготовили и сами наши писатели. Уже в начале 30-х в печати начали появляться статьи с призывами усилить политическую бдительность в условиях обострения классовой борьбы. Духом классовой беспощадности пронизаны статьи, выступления Ибрагимова, Наджми, Мусы Джалиля, Усманова, Лябиба Гильми и, к сожалению, многих других. 1937-й приблизили и они. Они тоже строили эту страшную машину под названием «культ личности» и сами же оказались под ее колесами. Трагедия не миновала и Наджми.

Яростные нападки в его адрес начинаются 27 октября 1936 года, когда ему был объявлен партийный выговор «за либеральное отношение к примазавшимся к литературному фронту элементам, за отсутствие активной борьбы против идеологических извращений».

А перед этим были арестованы Сайфи-Казанлы, 3. Гали и другие видные литераторы.

Обком своим постановлением обязал правление Союза писателей «систематически и последовательно разоблачать врагов пролетариата, всяческие проявления буржуазного национализма». Постановление обкома от 27 октября 1936 года, пожалуй, сыграло решающую роль в разгроме Союза писателей Татарстана. Именно оно положило начало массовым репрессиям среди татарских писателей. После вступления в силу данного постановления Наджми по долгу службы был обязан немедленно провести собрание писателей. Но он явно не спешил с его созывом. Собрание состоялось только 5 декабря. «Собрание проходит парадно, шумно, — скажет потом Туфан Имамутдинов в своем докладе. — Кави Наджми делает большой доклад. Долго аплодируют. Но в этом двухчасовом докладе нет и следа критики. Не говорилось о недостатках и отрицательных сторонах ни одного из писателей». Действительно, доклад Наджми был назван «По великому пути творчества», и речь в основном шла о путях развития татарской литературы. И это в ответ на требование «вести активные действия по искоренению вражеских элементов». Эти действия Наджми привели обком в ярость. По решению обкома для расследования деятельности Союза писателей создается специальная комиссия во главе с работником аппарата Имамутдиновым. Комиссия работала три месяца. На свет появился чудовищный по силе разоблачительного характера документ — заключение комиссии «О работе Союза советских писателей Татарии». В чем только не обвинялись татарские писатели! «Двурушники, контрреволюционеры, антисоветские элементы», короче, «враги народа». На основании заключения комиссии 28 апреля 1937 года обком ВКП(б) принимает свое очередное постановление «О союзе Советских писателей Татарии». Это был новый удар по татарским писателям, еще один жестокий шаг по разгрому Союза писателей. Пунктом «а» данного постановления Наджми смещается с должности председателя Союза.

Вновь созывается собрание писателей. Оно проходит с 28 апреля по 5 мая. Скорее всего, это было самое трагическое, самое страшное собрание в истории наших писателей. Оно напоминает заседание суда. В роли главных обвинителей выступили председатель той злополучной комиссии Имамутдинов и секретарь обкома Галим Мухаметзянов.

В центре беспощадного огня разоблачительной критики — Наджми. «Несмотря на то, что большинство работающих около Наджми оказались троцкисто-зиновьевцами, никто из них не разоблачен по инициативе председателя. Они разоблачены партийными и другими органами», — с этих слов начнет метать молнии и громы в адрес Наджми в своем докладе Имамутдинов. Он смог за один доклад «ударить» по Наджми 30 раз. 15 раз «разоблачил» его в своем выступлении и Мухаметзянов.

С этого момента нападки на него на страницах печати и с высоких трибун приобретают небывалый размах и однозначную политическую окраску. Особо усердствует газета «Кызыл Татарстан». Только в 1937 году она 8 раз громила Наджми, доказывая «политическую вредоносность его произведений», пропаганду в них «фашистско-троцкистских идей». «Неограниченную власть получил в Союзе писателей Татарии тапповский заправила, анекдотический тип Кави Наджми, — говорится в статье „До конца разоблачать врагов народа в татарской литературе“. — Это он сплотил вокруг себя антисоветские элементы, вкупе с врагами народа превратил Союз писателей в предприятие популяризации фашистско-троцкистских идей в татарской литературе».

Дважды на страницах газеты выступил Фатих Хусни, разоблачая «контрреволюционный, антисоветский» характер произведений Наджми.

На писателя навешивают ярлыки «враг народа», «буржуазный националист». Именно такими словами клеймит его в своем докладе первый секретарь обкома партии Альфред Лепа, который впоследствии сам оказался жертвой беззакония, был репрессирован и расстрелян.

…12–14 июня 1937 года на заседании правления Союза писателей Татарии под председательством Лябиба Гыйльми слушают «персональные дела» Наджми, Туфана, Тулумбайского, Ахмеда Файзи, Фатиха Карима. Все они обвиняются в «буржуазном национализме», «пропаганде антисоветских идей». Все пятеро объявляются «врагами народа», исключаются из Союза. Через несколько дней Наджми исключается из партии, а 2 июля около его дома останавливается «черный ворон», выходят четверо в кожаных куртках…

«Самопризнание — царица доказательств»

Кави Наджми в тюрьме — явление также сложное и неоднозначное. На первом допросе, который состоялся в день ареста, 2 июля, все обвинения в свой адрес он отрицает: «В контрреволюционной троцкистско-националистической организации я не участвовал и никакой контрреволюционной работы не проводил».

Второй допрос датирован 15 октября, т. е. спустя лишь три с половиной месяца. К этому времени Наджми уже был сломлен и все показания подписал, во всех обвинениях виновным себя признал. В окончательном виде ему были предъявлены следующие обвинения: «Проведенным по делу следствием установлено: Наджметдинов К.Г., в 1922 году прибыв в г. Казань, установил связь с… Г. Ибрагимовым, которым осенью 1924 года был обработан и вовлечен в буржуазно-националистическую организацию. Будучи преподавателем Татаро-Башкирской военной школы, Наджметдинов, как член к-p, входил в к-p группу буржуазного националиста Шамиля Усманова. В 1925 году… Наджметдинов совместно с Галимзяном Ибрагимовым выпустил произведение под названием „Татары и башкиры в рядах Красной Армии“. В 1927 году Наджметдинов принимал участие в к-р платформе „7“ и выступал против решения ЦК ВКП(б) по вопросу введения яналифа в Татарии… В 1931 году обработал и вовлек в к-p буржуазно-националистическую организацию Амирова Мирсаяфа и Каримова Фатыха и в 1932 году — Гильфанова Сафу. После образования в 1933 году право-троцкистского националистического блока в Татарии Наджметдинов проводил свою к-p деятельность в Союзе советских писателей Татарии, где сгруппировал буржуазных националистов и троцкистов».

Страшные, ужасные обвинения! Но какой ценой они добивались. Дело Наджми вел следователь Усманов, который отличался особой беспощадностью, применял к арестованным самые жестокие меры физического и психического давления. Со слов Т.К. Нежметдинова передаем воспоминания самого Наджми, где он воскрешает картину тех ужасов и кошмаров, которые пережил в тюремных застенках.

«Во время следствия отец был брошен в камеру-одиночку, так называемую внутрянку, без единого окна, в подвал трехэтажного здания тюрьмы (во дворе нынешнего здания МВД РТ у „Черного озера“). Чтобы выбить нужные следствию „признания“, к нему применяли и дозволенные, и недозволенные методы. Кроме всего прочего, он обвинялся в подготовке военного контрреволюционного национального мятежа. Допросы велись круглосуточно, менялись только следователи. Избивали Наджми по кругу, перекидывая с кулака на кулак. Во время допросов он стоял у стены, не имея возможности даже шелохнуться. После таких „встреч“ ему приходилось разрезать голенища сапог — так отекали ноги. Частенько его помещали в „баню“ — камеру с повышенной температурой, сюда были проведены отопительные трубы. Так арестованных лишали возможности даже дышать. Несколько раз его выводили на расстрел. Когда все эти „усилия“ не принесли желаемых результатов, его поместили в общую камеру к уголовникам, предварительно „шепнув“ им, что Наджми — заместитель арзамасского прокурора. Как только он оказался в камере, на него набросились озверевшие бандиты, стали жестоко избивать…»

Суд над Наджми начался 16 марта 1939 года. В ходе судебного заседания 16 и 17 марта он в предъявленном обвинении признал себя полностью виновным, дал развернутые показания по всем пунктам. 19 марта в 13:30 после возобновления судебного заседания Наджми заявил, что просит у суда создать нормальные условия, т. к. находится под сильным давлением следствия и пребывает в карцере. Далее он продолжил: «О существовании к-р организации я узнал только от следователя, и показания мои на предварительном следствии неправильные; что касается собственноручных показаний, я их переписал с записей следователя.

Мне следователи говорили, что теперь такая ситуация: если сознаешься во всем, то тебя освободят со снятием судимости. Следователь говорил: „Вы должны стараться во всем признаться и показать на всех. Защитника Вам не надо брать, нужно сознаться, что ты контрреволюционер, разоблачить себя и других, и после этого суд придет к убеждению, что Вы разоружились до конца, и освободит Вас“.

На следствии я так был обработан, что сейчас только начинаю понимать, что стою перед судом, который судит по Конституции. Следствие угрожало мне тем, что если я не буду признаваться, то арестуют мою тетку с сыном, жена моя тоже репрессирована… Мои показания на предварительном следствии ложные, вымышленные и под давлением следователей Усманова и Зыкова. Также неверные мои показания на суде от 16.03.1939».

В последнем слове обвиняемый Наджми сказал: «Я, как уже заявил, отказываюсь от всех показаний о существовании к-p организации и о причастности к ней… Я действительно виноват в том, что наклеветал на себя, а равно с этим и на других под давлением, под систематическим зажимом следственных органов. Я никогда не вербовал и не обрабатывал Карима и Амирова Мирсаяфа, ибо коварные методы следствия принудили меня признаться во лжи».

Суд приговорил: Мирсаяфа Амирова считать оправданным и из-под стражи немедленно освободить; Нежметдинова К.Г. признать виновным по ст. ст. 58-10 ч. 1, 58-2, 58-II УК РСФСР и по совокупности меру наказания определить 10 годами тюремного заключения с поражением в избирательных правах на пять лет. После получения 21 марта копии приговора Наджми продолжает неоднократно писать кассационные жалобы. Суд к делу Наджми возвращался неоднократно, а 29 декабря 1939-го постановил: «Следственное дело за недостаточностью улик прекратить, обвиняемого из-под стражи освободить».

Сегодня некоторые обыватели не без злых намеков то и дело задают вопрос: «Как же Наджми удалось остаться в живых?» Вопроса более некорректного быть не может, но ход событий тех трагических дней и на него дает определенный ответ.

Во-первых, Наджми успел отказаться от своих показаний. Не забудем: тогда существовал принцип «самопризнание — царица доказательств». Во-вторых, Наджми судили как «военного». А в 1939 году, когда международное положение СССР ухудшилось, была дана установка: часть оставшихся в живых военных не трогать. В-третьих, это было время краткой оттепели, и некоторые заключенные вышли на свободу: Якуб Чанышев, Н. Еникеев… Но список был предельно краток.

Да, потом прямо надо сказать и следующее: Наджми чисто по-человечески повезло больше, чем многочисленным убиенным в сталинских застенках. Такое бывало. И не только с ним. И не всегда это можно объяснить логикой.

«Трагедия целого народа»

Да, Наджми в бытность свою председателем Союза часто выступал с критикой, она не была безобидной, чаще — жесткой, разоблачительной. Хотя на это можно возразить, что находились и те, кто в своих «разоблачительных» выражениях был намного резче. Еще раз прочтите выступления Горького или Ибрагимова тех лет… Да, на допросах он сломался, подписал многие показания, хотя в последний день от них отказался. Хотя были и те, кто не сумел, не смог этого сделать. Но мы ведь теперь уже отчетливо представляем, в условиях каких жестоких пыток добивались этих показаний. И обвинять тех, кто подписал, кто сломался, мы просто не имеем морального права. В таком случае мы автоматически оправдывали бы палачей.

Суровая, жестокая реальность тех лет такова, что грань между палачом и жертвой, между героем и трусом была настолько зыбкой, что найти ее просто невозможно. Карима оговаривал Наджми, но и в деле его освобождения положительную роль сыграл именно Наджми. Еще будучи в тюрьме, Наджми пишет несколько заявлений в различные инстанции с требованием освобождения Карима, проявляя готовность «доказать живыми свидетелями, произведениями, документами и жизненными фактами преданную и исключительную деятельность Каримова Фатыха интересам советского народа». «В случае непрекращения дело Каримова Ф. прошу направить на новое рассмотрение одновременно с моим делом», — с таким предложением обращается Наджми на имя прокурора РСФСР.

Да, условия в сталинских застенках были жестокими, невыносимыми — многие сломались. Но и поведение татарских писателей, которые находились на свободе, оценить однозначно тоже трудно. Но то, что случилось, — это не их личная вина, а прежде всего большая беда. Это даже не только их личная беда, а трагедия целого народа, целого поколения. Осуждать людей за безнравственные поступки в безнравственном обществе, в безнравственной, преступной системе — это уже само по себе безнравственно, если не преступление, пусть хотя бы морального, нравственного характера. Все они оказались жертвами той системы, в идеалы которой многие искренне верили, искренне служили.

Вот и Наджми после всех ужасов, которые пережил, вновь заявляет о своей готовности верно служить системе. 4 января 1940 года он обращается в Молотовский район Казани с заявлением: «Стремясь компенсировать вынужденно потерянный отрезок своей жизни интенсивным творческим трудом, честной и преданной службой своей партии, своей социалистической родине и великому Сталину, я обращаюсь к Вам с просьбой пересмотреть несправедливое решение о моем исключении и вернуть мне мой партийный билет».

«С Вами говорит товарищ Сталин!»

После освобождения Наджми вновь возвращается к активной творческой и общественной работе: много пишет, редактирует журнал «Совет әдәбияты», избирается депутатом Верховного Совета ТАССР, председателем республиканского комитета мира, членом правления Союза писателей СССР.

В годы войны он работает редактором политических передач радио. Наджми был основным инициатором и автором знаменитого «Письма татарского народа фронтовикам-татарам», которое получило широкий резонанс как на войне, так и в тылу. Еще одно мужество Наджми в годы войны: в 1945 году он составил и издал «Книгу героев» о наших земляках — Героях Советского Союза. Именно Наджми организует письма маршалов Советского Союза Георгия Жукова, Ивана Конева, Константина Рокоссовского и др., в которых те выражали восхищение героическим характером татарского народа. «Книга героев», безусловно, сыграла огромную роль в создании положительного образа татарского народа в советском обществе.

Должны быть мы благодарны Наджми и за ту роль, которую он сыграл в реабилитации имени Джалиля, что в то время требовало особого мужества. Уже в 1947 году Наджми обращается в Верховный Совет ТАССР с ходатайством о реабилитации Джалиля, к этому делу он подключает и Фадеева. Вопрос о Джалиле они вместе поднимают на уровне ЦК, а в 1948 году, будучи редактором «Совет әдәбияты», он публикует статью литературоведа Магинур Файзуллиной, где говорится о творчестве и Джалиля. За эту статью и редактору, и автору в обкоме партии строго указали.

Именно Наджми сделал первый подстрочный перевод «Моабитских тетрадей» Джалиля и передал их Константину Симонову, с которым был хорошо знаком по совместной работе в правлении Союза писателей СССР. Симонов в 1953 году опубликовал «Тетради» в «Литературной газете». Это и было началом триумфального возвращения Джалиля на родину как поэта-героя.

Как ни странно, в трудах историков литературы эти заслуги Наджми полностью игнорируются. Или они не владеют исторической информацией, или ими движут отнюдь не научные интересы.

Горячо приветствует Наджми решения XX съезда партии, который сделал первые решительные шаги по ликвидации последствий культа личности Иосифа Сталина. «Решения XX съезда являются путеводной звездой», — говорил он. Но вместе с тем его не могли не беспокоить попытки некоторых людей использовать развернувшуюся в стране критику и самокритику для всякого рода клеветнических измышлений, в том числе и против него самого.

Были даже открытые заявления с обвинениями Наджми в репрессиях среди татарских писателей. Наджми очень переживал. На этом фоне у него сильно обострилась гипертоническая болезнь. В порыве эмоционального срыва, как результат тяжелых внутренних истязаний, 5 февраля 1956-го он напишет в своем дневнике: «Есть субъекты, которые хотят меня и мое творчество предать забвению. Есть отдельные личности, которые хотят оттолкнуть, изолировать, стереть меня. Но я, прикованный коварным недугом к постели советский писатель, плюю на все эти мелочные дрязги, коварные интриги. Мне лишь досадно то, что отношение ко мне этих личностей совпадает с отношением авторов анонимных писем, которые я получил в минувшем году. Автором одного письма, безусловно, является выгнанный за нечистоплотность сотрудник бывшего МГБ. Автором второго письма — белогвардеец, бело-эмигрант. Но оба они действуют как бы в едином блоке, стремясь убрать меня физически, задушить, убить. И в действиях отдельных личностей, которые весьма преждевременно стараются упаковать меня в ящик и сдать в склад, объективно нет разницы между преступным стремлением грязных, темных субъектов из лагеря белоэмиграции». Это был отчаянный крик больного, измученного, умирающего писателя (в марте 1957 пода он скончался в возрасте 56 лет).

Еще одна запись, сделанная рукой Наджми: «Всю жизнь горел, остался только пепел». Этими словами Наджми уже вынес себе приговор, очень жестокий, но очень несправедливый даже по сегодняшним меркам. Наверное, он тогда не смог по-философски переосмыслить прожитое и пережитое и понять, что он-то, в принципе, лично не виноват в том, что оказался заложником своей эпохи, жертвой системы, которой так верно служил всю жизнь и как человек, и как писатель. А эта была уже другая драма. Драма целого народа, целой эпохи.

Противоречия эпохи, общественно-личностное положение в ней Наджми напрямую отразились и на его творчестве. В советском обществе литературе была отведена роль иллюстратора господствующей идеологии. В этом плане не был исключением и Наджми. Он просто не мог быть исключением как по социальному положению, так и по духу характера. Но, бесспорно, в его богатейшем творческом наследии много эстетически интересного, художественно ценного.

Роман «Весенние ветры» — самое крупное произведение Наджми. Над ним он работал всю жизнь. В связи с этим романом в свое время в Казани произошел политический инцидент, чуть не полетели со своих постов ряд высоких партфункционеров. А дело было так. Глубокой весенней ночью 1951 года в Татарский обком раздался звонок. Звонили из московского Кремля. В обкоме был один дежурный секретарь — X. Рахматуллин. Он подошел к телефону и… потерял дар речи. На том конце трубки раздался всем до боли знакомый и до того страшный голос: «С Вами говорит товарищ Сталин!..» Генералиссимус задал один-единственный вопрос: «А роман Кави Наджми „Весенние ветры“ Вы читали?» Это было целое политическое событие. Потому что Сталин в Казань до этого никогда не звонил. Не звонил, кстати, и после.

Конечно, роман был выдвинут обкомом и удостоен Сталинской (ныне Государственной) премии СССР. Кстати, Наджми и Гумер Баширов в татарской литературе этой высокой награды были удостоены впервые. В связи с этим случаем «недоброжелатели» Наджми часто спекулируют, обвиняя его в излишней конъюнктурщине, тем самым стараясь умалить художественное значение романа. Да, в нем немало откровенно слабых мест, где много иллюстративности, схематизма. Но эти моменты, исходящие из нормативных установок в области литературы того времени, не являются определяющими в романе. Во-первых, в нем изображен огромный пласт социальной истории народа: его революционное прошлое. В этом плане данное произведение можно поставить в один ряд с историческими романами Ибрагимова. Также необходимо заметить, что образ Сталина в первоначальном варианте романа имеет реальную историческую подоснову. Сталин действительно имел связи с татарскими революционерами, что подтверждается и документально. Во-вторых, бесспорны художественные достоинства романа. В идейно-художественном плане роман был признан новаторским во всей советской литературе и был переведен на 21 язык. Это разве не пропаганда татарской литературы. Хотя с этим утверждением сегодня можно поспорить, но роман «Весенние ветры» был и остается крупным событием, этапным произведением в истории, всей советской литературы.

Не лишены господствующей тогда на литературном фронте идеологии вульгарного социологизма и его произведения 20–30-х годов. Но они, как заметил признанный литературовед, академик Талгат Галиуллин, «благодаря жизненному реализму, свободной форме, беспокойному духу и по сей день живут в нашей литературе».

Взаимоотношение социологического и эстетического в творчестве Наджми — эта тема отдельного разговора, специального исследования. А мы ограничимся лишь еще одним, на наш взгляд, весьма принципиальным тезисом.

«Светлая память»

Сегодня никто никого не обязывает питать симпатию к личности Наджми. Да, можно и не быть поклонником его творчества. Но не заметить в его произведениях богатую, сочную, многокрасочную палитру ярких выразительных средств татарского языка нельзя; не чувствовать в его вольнолюбивом стиле крепкую руку самобытно творческой индивидуальности — невозможно. А это уже обязывает! Обязывает нас и сегодня признавать в Наджми крупного художника слова, считать его одним из классиков татарской литературы.

А если его литературно-творческую и общественно-политическую деятельность рассмотреть в совокупности, то в истории татарской литературы советского периода после Ибрагимова, пожалуй, самая крупная фигура — это Наджми.

Думается, очень верную социально-нравственную оценку наших современников личности Наджми дал первый президент Республики Татарстан Минтимер Шаймиев:

«Несомненна роль литературы и искусства в пробуждении самосознания народа, в его нравственном, патриотическом и эстетическом воспитании. Мы глубоко чтим светлую память талантливого мастера пера Кави-ага Наджми, организатора Союза писателей нашей республики, воспитателя целой плеяды литераторов Татарстана. Люди моего поколения выросли на произведениях Кави-ага. Учились по ним строить новую жизнь, любить родную землю, трудиться, за что мы ему очень благодарны».

30 августа этого года, в День Республики, при личном участии президента РТ Рустама Минниханова состоялось торжественное открытие мемориальной доски Наджми и его супруги Сарвар Адгамовой.

На родине писателя — в селе Уразовка Нижегородской области — состоялась закладка камня под будущий памятник Наджми…

Рифат Фаттахов,

кандидат философских наук