Ведущий российский тенор — о шоу «Последний герой» в Венской опере и о том, как «правильным образом» пробиться на главные сцены мира

На заключительном концерте 2014 года Государственного симфонического оркестра РТ в качестве приглашенного солиста выступил известный оперный певец Дмитрий Корчак. Его творческая биография насчитывает ангажементы в десятках престижных мировых театров — «Ла Скала», «Ковент Гарден», Королевский театр Мадрида и другие. В эксклюзивном интервью «БИЗНЕС Online» артист рассказал, какую роль играют российские провинциальные театры в мировом оперном процессе, почему тенорам везет больше, чем басам, и за что можно уважать смелую оперную режиссуру.

«КТО-ТО ПОПАДАЕТ В «МЕТРОПОЛИТЕН-ОПЕРА» СРАЗУ ПОСЛЕ КОНКУРСА,
КТО-ТО — ЧЕРЕЗ 10 ЛЕТ»

— Дмитрий, вы в Казани впервые. Расскажите о ваших впечатлениях, успели где-то побывать?

— Я видел в Казани только Кремль — он замечательный. Хотел поехать в Раифский монастырь, но не сложилось. Те мои друзья, которым я присылал фотографии из Кремля со снежком, они, конечно, все в восторге и от красоты самого Кремля, и от рождественской обстановки.

— Что вы знаете о казанском оперном театре? Котируется ли он как-то в Европе?

— Здесь, в Казани, меня пригласили выступать в Большом концертном зале консерватории, в данной ситуации я не связан с оперным театром. Наверное, это один из значимых театров в России. Я пока не слышал и не видел ни одного их спектакля, но надеюсь, жизнь сложится так, что мне удастся выступить и в этом театре.

— Знаете ли вы о Шаляпинском фестивале и хотели бы вы принять в нем участие?

— Это гипотетический вопрос. Пусть приглашают — мы будем обсуждать и принимать решение. Я люблю выступать не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в разных российских уголках и провинциях. В данной ситуации я никогда не ставлю финансовые условия на первое место — мне интересно приезжать, узнавать новые места, города, людей.

— Вообще, российские провинциальные театры играют какую-то роль в мировом оперном процессе? Или в мире даже эксперты знают только Мариинку, Большой, Михайловский…

— Мировой процесс, он глобальный. Вряд ли провинциальные театры играют глобальную роль в мировом оперном искусстве, да они и не должны играть эту роль. Они должны играть роль в государстве, должны создавать некоторую шкалу измерения уровня всего искусства страны. Есть театры, которые получают дотации и имеют статус главных государственных театров — такие как Большой или Мариинский. Многие столичные театры, просто находясь в Москве, имеют повышенное внимание со стороны людей.

Но опять же, даже не все московские театры являются значимыми в геомузыкальном смысле. Повторю, в этом нет необходимости. Географически культурный уровень должен распространяться на определенном значении, если оно где-то «проваливается», это плохо. Я знаю, что в Казань приезжают хорошие певцы. Здесь течет полноценная концертная жизнь, необходимая городу и прежде всего зрителям. И мы как артисты всегда приезжаем ради зрителей.

«МОЯ КОНЦЕРТНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РАСПИСАНА НА НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ВПЕРЕД»

— Вы поете на сцене «Метрополитен-опера» — главного театра мира. Как вы попали туда?

— Я пою не только там, я пою на лучших сценах мира… Я не первый год все-таки занимаюсь музыкой, это было не сразу, все постепенно. В свое время это была серия прослушиваний в театре, где мне предлагали контракты. Затем я стал более известным за рубежом, и уже сегодня моя концертная деятельность расписана на несколько лет вперед.

— Если человек, который хочет стать оперной звездой, спросит вас, что ему нужно для этого сделать, какой совет вы дадите?

— Прежде всего заниматься пением, вокалом, готовить партии, ездить на конкурсы, прослушиваться в театрах. На сегодняшний день это пока единственная возможность правильным образом попасть в эти театры.

— А есть еще «неправильные способы»?

— Конечно. У каждого же своя жизнь. Наверное, есть какие-то возможности у людей, судьба у всех складывается по-разному. Кто-то попадает в «Метрополитен-опера» сразу после конкурса, кто-то через 10 лет. Удача тоже должна сопутствовать.

— Исключительно талантом можно завоевать эту площадку?

— Не только талантом, еще и работоспособностью.

«РЕЖИССЕР ДОЛЖЕН МНЕ ДОКАЗАТЬ, ЧТО ЕГО ВИДЕНИЕ ИМЕЕТ СМЫСЛ»

— Из всех мужских голосов, как считается, тенорам с возрастом сложнее всего, потому что приходится исполнять роли героев, которые по сюжету оперы намного младше тебя. Вы задумывались над тем, как будете справляться с подобными проблемами?

— Скорее, это проблема молодых басов. У них нет таких крупных партий, которые подходили бы им по возрасту. Очень много главных басовых партий написано для возрастных людей — это все абсолютно естественно, они играют царей, отцов, дедов. Для молодых басов тоже есть много партий, но они небольшие. На опыте моих друзей я вижу: когда они начинают свою карьеры и поют маленькие партии, то им трудно потом вдруг в один момент быть готовыми к большим. А если они берут большие трудные партии слишком рано, то портят голоса. Молодому басу очень сложно спеть роль Бориса Годунова — это одна из трудных и значимых басовых ролей.

Для теноров я этой проблемы не вижу. Как правило, они играют героев-любовников — это молодые, пылкие, романтичные натуры, поэтому они идеально подходят к внешности молодого человека. Проблема, которая может быть у них, заключается в том, что они в молодом возрасте выглядят плохо и адекватно не соответствуют своим персонажам. Но у тенора есть очень много ролей: когда они взрослеют, то могут переходить на более возрастные роли, не всегда требующие внешности Ленского или графа Альмавивы. Можно переходить и на «Вертера», и на «Ромео и Джульетту», и на более крепкие партии Альфреда, Герцога. Ролей много, их можно менять. И все зависит от внешности: тот же Козловский, Лемешев или замечательные зарубежные тенора Гедда, Краус, Доминго, Каррерас — все они потрясающе выглядели и в 30, и в 50 лет, что позволяло им петь любые партии. Просто выглядеть надо хорошо.

— Каково ваше отношение к так называемой режопере? Сейчас многие обсуждают последнюю премьеру Большого, где Герцог в «Риголетто» появляется перед залом… обнаженным. Вы бы решились на такие эксперименты?

— К режиссерам и их задумкам я отношусь совершенно нормально, это часто бывает нам интересно, потому что невозможно же на протяжении 30 лет петь партию Неморино в одной и той же постановке. Мы работаем в театре, где необходим режиссер, если только речь не идет о сольном концерте. Другое дело, когда сама постановка оперы переходит в так называемую систему режоперы, где только режиссер правит балом, и крен самой оперы переходит уже в сторону режиссуры…

Сегодня не так много режиссеров, которые владеют профессией и могут поставить полноценный качественный спектакль. Мне кажется, отдавать все в руки одного человека не всегда верно даже при очень хорошей режиссуре, потому что спектакль — это занятие комплексное. Все участники должны быть обоюдно профессиональны, и каждый должен отвечать за свое дело — это не только певцы, но еще и дирижер, хор, оркестр, все управляющие декорациями и машинисты сцены. Вся постановочная часть начинается задолго до самой постановки. Сначала людям должна прийти в голову сама концепция спектакля: кого пригласить на роль режиссера, кого они видят в качестве участников? Должно быть обсуждение — вначале предоставляются макеты этих спектаклей, над которыми работает не только режиссер, но и художник по костюмам, по свету… Директор театра заверяет эту презентацию. Ругать только режиссеров в их неудачной постановке неправильно. Ведь прежде чем режиссер «выползет» на сцену со своей идеей, он ее презентует в театре, на это выделяется финансирование, спонсорские деньги. Возможно, у самого режиссера не получилось донести свое видение из-за тех же певцов, которые не смогли актерски правильно сыграть… Неудачный спектакль — это ошибка многих блоков.

Режопера очень часто бывает талантливой. Я недавно выступал в Вене в потрясающем, абсолютно современном спектакле «Искатели жемчуга». Он был поставлен в стиле документальных передач по типу «Последнего героя», прямая трансляция — у нас так была сделана вся опера. Я вначале скептически отнесся к этой затее на презентации, а потом получился совершено гениальный спектакль.

— Какие эксперименты в опере вы считаете приемлемыми, а какие нет? Что можно привносить, а что лучше оставить незыблемым?

— Любые эксперименты приемлемы, если они соотносятся с музыкальным текстом и уважительны по отношению к композитору и либреттисту. Если все это находится в единообразии и уютном дополнении, то я принимаю это абсолютно без ограничений. Но любой режиссер должен мне доказать, что это имеет смысл и соответствует тексту и музыке.

«ТО, КАК ПЕЛИ 30 ЛЕТ НАЗАД, СЕГОДНЯ КАЖЕТСЯ СТАРОМОДНЫМ»

— Читатели очень любят всевозможные рейтинги. Можете назвать свою тройку самых лучших теноров в истории оперного искусства и тройку лучших из тех, кто сейчас активно работает?

— Это трудный вопрос. Если мы говорим про сегодняшний день, я бы выделил Йонаса Кауфмана, в более легком репертуаре это может быть Флорес и Роберто Аланья — последний, скорее, по былым заслугам.

Что касается истории, то самое простое — назвать трех великих теноров: Паваротти, Доминго, Каррерас. Но ведь были также и другие, начиная от Карузо есть много потрясающих певцов: Корелли, Альфредо Краус, Николай Гедда… Да и наши Лемешев, Козловский.

Очень трудно назвать лучших, потому что менялись времена, менялись стили и вкусы. Допустим, если вы сегодня послушаете Карузо, вам это вряд ли понравится. Причина первая: не осталось хороших записей. Мы сейчас не можем понять, какой у него был голос, мы только можем по каким-то запискам узнать, как его современники воспринимали в зале. Конечно, качество сегодняшней звукозаписи намного выше, чем 100 лет назад. Причина вторая: вкусы меняются. Даже то, как пели 30, 40, 50 лет назад, сегодня кажется несколько старомодным. Изменились вкусы, стили — сегодня так уже не поют.

Но почему мы выделяем, например, Марию Каллас? Она не только была хорошей певицей — хороших певиц было много. Ее гениальность заключалась в том, что она каким-то образом перевернула представление об опере. Она первая сделала в опере театр, а не только пение. Она первая включила в оперную жизнь и свою личную жизнь со всеми проблемами, скандалами, счастьем, несчастьем, любовью… Это была какая-то новая страница в опере, и она осталась в истории как Мария Каллас, хотя была еще и Рената Тибальди рядом с ней, которая пела потрясающе. Но она не оставила такого следа, хотя мы, музыканты, знаем и ценим ее не меньше, чем Марию Каллас.

История — вещь такая, в ней сложно выделить троих. Те люди, с кем я общался за рубежом, выделяют певцов по значимости, по изменению ими самого представления об опере. В свое время Карузо перевернул это представление. Тот же Паваротти остался даже среди этой троицы знаменитых теноров каким-то непревзойденным «солнечным голосом». Он остался в истории как Паваротти, которого больше не было. Гедда лично для меня был ценен тем, что у него был огромный репертуар, он потрясающе пел и русскую музыку, и немецкую, и французскую, и камерную, и оперную. И что только не пел — он был интеллектуальным певцом, он мне очень близок этим.

— На вас как-то сказывается нынешняя политическая ситуация в стране и в мире?

— Я не политик и не общаюсь на политические темы. В своих музыкальных кругах я не вижу никакого изменения по отношению ко мне лично, хотя все знают политическую ситуацию, знают ее по-разному и переживают ее по-разному. Но, слава богу, нам удается не лезть в эту тему, я считаю, что это абсолютно не наша тема. Мы должны именно объединять людей, объединять музыкой.