Принятие контрсанкций в отношении Запада бьет по отечественному потребителю и российской вертикали власти

Очевидные тенденции «капсулирования» отечественной экономики в условиях непростой внешнеполитической ситуации налицо. Причем происходит это на фоне декларируемых на разных уровнях власти лозунгов о том, что Россия может вполне обойтись без западных инвестиций и продукции. Но ведущий аналитик НИЦ «Неокономика» Александр Виноградов предостерегает от подобных заявлений. В своей статье, написанной специально для «БИЗНЕС Online», он указывает на то, что обеспечение достойного уровня жизни граждан возможно лишь в том случае, когда страна вовлечена в мировую экономику.

There’s no fate but what we make for ourselves.

— John Connor

КОНТУРЫ БУДУЩЕГО

У прогнозирования будущего некоей сущности есть одна неприятная особенность. Если все предпосылки были отмечены и верно оценены, а логика была верной, то прогноз корректен. Это, понятно, свидетельствует о добросовестной и качественной работе прогнозиста; видя, как прогноз реализуется, автор его испытывает законную гордость, но вместе с тем и некоторую скуку, обусловленную тем, что будущее не несет ничего нового. Если же прогноз не блещет позитивом, то к этому добавляется и тоска. Последнего, впрочем, можно избежать, если исследуемая сущность является сугубо внешней по отношению к прогнозисту. Но в данном случае это неприменимо, поскольку речь идет о наших российских делах.

В конце мая 2014 года я написал большую статью, в которой рассматривал разные варианты развития ситуации, разные, скажем так, формы будущего российской экономики и страны в целом. При этом, понятно, предполагалось, что эти варианты (число которых, впрочем, невелико, по большому счету их можно свести к двум — интеграции либо капсуляции — со всем спектром между ними) являются на тот момент реализуемыми. Прошло всего-то четыре месяца, и сейчас можно с уверенностью сказать, что выбор сделан и сделан он в сторону именно что закрытия экономики, уменьшения импорта, развития внутренних производств, импортозамещения (которое внезапно стало очень модным), независимости от Запада и пр. При этом речь (пока) идет о декларации, а не о реальных мерах. Возникает естественный вопрос: а насколько все это реально и как это может отразиться на нас с вами в ближней и дальней перспективе?

Надо сказать, что темы автаркии я уже дважды касался, описав процесс теоретически и очень приблизительно оценив, в какую сумму построение такой экономики может вылиться. Повторяться резона нет, но без кусочка теории обойтись тоже не получится.

Современная ортодоксальная экономическая теория — «неоклассика» — ныне достаточно активно критикуется, причем критика идет с разных направлений. Недоволен социум и политики. Критика идет со стороны австрийской экономической школы, которая много дала неоклассике, но которая сейчас занимает достаточно маргинальные позиции в экономической науке. Разумеется, критикуют ортодоксию и адепты классической политэкономии. Собственно, железный аргумент: «Почему вы не предсказали нынешний кризис и вообще когда он кончится, когда мы снова будем расти?» — очень трудно чем-либо перебить, но неоклассика пытается отмахиваться.

Отмахивается она, прямо говоря, не особо внушающим образом. Несколько лет назад шло активное потрясание, аки флагом, американским экономистом Нуриэлем Рубини, который-де предсказал кризис за несколько лет до его начала. Выглядит это, если покопаться, натянуто: кризис предсказывали и австрийцы, кроме того, предсказывающие его тексты выходили и в России (самый известный из них — «Закат империи доллара и конец Pax Americana» Михаила Хазина и Андрея Кобякова, появившийся в 2003 году, еще до Рубини). Самого же Рубини (и его текст) к неоклассике, по сути, примотали синей изолентой; опять же, будь понимание грядущих проблем реальным, а не мифическим, одним Рубини как представителем неоклассики дело бы не ограничилось.

С будущим ситуация еще веселее. Сейчас ситуация в мировой экономике нестабильна, роста экономик, по сути, нет, есть унылая стагнация, есть перманентный риск спада, есть постоянный рост госдолгов, поддержанный политикой сверхнизких ставок, проводимой основными мировыми ЦБ. В общем, ничего позитивного (не считая обещаний, что когда-либо все станет лучше), более того, такое положение дел уже предложено считать new normal — новой нормой.

Вместе с тем ортодоксия есть ортодоксия, мейнстрим есть мейнстрим. У него есть огромное преимущество: он на слуху. Фактически у политиков нет особого выбора, кого слушать и чьим рекомендациям следовать, что они и делают, продолжая надеяться на светлое будущее и, разумеется, переизбрание.

Россия в этом смысле отличается от других стран. В нашей стране существует целая когорта «патриотических экономистов», которые нещадно критикуют ортодоксию и ее проекцию на реальность — «либеральную» финансово-экономическую политику. Критика идет в основном с марксистских позиций, понимаемых достаточно широко, вплоть до «антикапиталистических». Повод, опять же, понятен: на фоне нынешних экономических сложностей времена (позднего) СССР для многих представляются этаким «золотым веком», более того, этому подвержено и молодое поколение, не жившее в те времена; нечастое явление — миф родился и зажил своей жизнью. Впрочем, речь не об этом, отмечу лишь, что процесс критики текущей политики, призывов обращения к советскому опыту и переосмысления его резко интенсифицировался с кризисного 2009 года; в период нефтяного изобилия 2004 – 2007 годов накал был гораздо слабее, равно как и в 1991 – 2003 годах, когда и память была точнее, и надежд на «рынок» больше. Соответственно, нынешнее декларирование закрытости и импортозамещения является для них просто бальзамом на душу.

Однако у ситуации есть забавная особенность: святая «нелиберальная» вера в то, что наша страна сможет производить все необходимое своими силами и при этом сможет обеспечить гражданам уровень жизни, сравнимый с таковым в странах Запада, базируется на мифе, который проистекает именно что из экономического мейнстрима. Это имплицитный миф неоклассики о том, что построить современную экономику своими силами можно в любой стране мира, будь то Румыния, Марокко или Бангладеш.

Почему это миф? Хотя бы потому, что ни в одной стране мира этого сделать не удалось. Закрытая от мира и зависящая от Китая Северная Корея нищая. Южная Корея, Япония, прочие азиатские тигры ориентированы на внешние рынки сбыта, равно как и сам Китай. Австралия смотрит на Китай как на покупателя сырья, Канада — на США, равно как и Мексика. На внешний рынок ориентироваы скандинавские страны. Крахом режима апартеида закончила закрытая внешними санкциями ЮАР, ныне скатившаяся в совершеннейшую дикость.

По большому счету ни одна страна в мире сейчас не способна создать полностью замкнутую экономику с достойным уровнем жизни, за исключением, вероятно, лишь Индии и Китая. Китай такой поворот в политике декларировал прошлой осенью, но положительного эффекта тут пока не просматривается, скорее, наоборот; впрочем, не о нем речь. Факт остается фактом: для того чтобы обеспечивать своим гражданам достойный уровень жизни, страна должна быть вовлечена в мировую экономику (воспроизводственный контур, существенно больший по масштабу), иметь высокий уровень разделения труда, совместимый с мировым, и занимать в этом контуре достойное место, производя товары/услуги с высоким уровнем добавленной стоимости.

Последний пункт, очевидно, является критичным, Бангладеш производит сейчас около четверти всей мировой текстильной продукции, но при этом местное население остается очень бедным. Но оно станет еще беднее, если откажется от иностранных инвестиций, если замкнется на своем уровне, который, кстати говоря, в теории куда выше российского: там больше населения, оно более компактно распределено по территории, климат теплый и рядом море. При этом уровень жизни в России гораздо выше, чем в Бангладеш. И противоречия здесь нет: в дополнение к потенциалу нужно учитывать и имеющиеся на территории запасы капитала, в первую очередь финансового, что уже неразрывно связано с историческим процессом. Впрочем, это все тема отдельного большого разговора и такой же большой книги; забегая вперед, отметим, что она сейчас готовится к печати.

В целом выходит действительно странно. Догма есть, реального наполнения нет. Мейнстрим это видит и пытается как-то объяснить, почему же у кого-то получилось, а у других нет, но получается, опять же, не очень. Самое известное объяснение: «Менталитет у них такой». За этими словами может скрываться вообще что угодно. Разумеется, были попытки приплетать и религию, причем при поддержке с обеих сторон: «протестантская этика» против «духовности», об этом писал Макс Вебер. Фернан Бродель в «Материальной цивилизации» пишет, что «если сравнивать европейскую экономику с экономикой остального мира, то, как представляется, она обязана своим более быстрым развитием первосходству своих экономических инструментов и институтов — биржам и различным формам кредита». В 1981 году австралийский историк экономики Эрик Джонс выпускает книгу «Европейское чудо», где указывает на демографию — европейский контроль над численностью населения посредством поздних браков позволил создать условия для выхода из «мальтузианской ловушки». Попытку добавить биологии и географии предпринял Джаред Даймонд в своей широко известной книге «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ», появившейся в 1997 году; более новые исследования говорят уже о человеческой генетике и о потребляемых в пищу культурах. Далее, Дэвид Ландес в книге «Богатство и нищета наций» пишет о культуре: способности европейцев накапливать знания и технологии. Сюда же можно отнести и вышедшую в 2012 году книгу Why Nations Fail, написанную Дароном Асемоглу и Джеймсоном Робинсоном. Авторы утверждают, что существует два разных типа «экономических институтов»: одни способствуют экономическому росту и одновременно подтачивают господствующее положение правящей элиты, другие — укрепляют власть той же самой элиты, но при этом не дают населению вырваться из объятий нищеты. Понятно, что, по их мнению, Запад поддерживал институты первого типа, а Восток — второго, и получилось то, что получилось.

Et cetera nec plus ultra. По сути, политика строится на мифологеме. Это уже достойно изрядного умиления само по себе. Да, конечно, «мы же не будем вообще все производить сами, будет и импорт». Это все понятно, но суть никуда не денется. Если что-то производится внутри страны при том условии, что импорт выходит дешевле, то на выходе получаем снижение уровня жизни людей относительно потенциала. Конечно же, здесь уйма тонких моментов — от понятия национальной безопасности (под которую можно подписать практически что угодно — и кстати говоря, обратите внимание на роскошнейшее поле для лоббирования!) до простого соображения «а на что они будут покупать импорт, если сами производить не будут», но основной картины это не изменит.

Впрочем, от теоретических размышлений перейдем к нашей реальной российской конкретике.

Точкой полифуркации стоит считать момент решения о контрсанкциях. Социум получил сигнал «мы капсулируемся», разговоры об импортозамещении вышли на все уровни. Проблема в том, что сигнал этот выглядит прямым и недвусмысленным лишь на первый взгляд, в реальности ситуация гораздо сложнее.

Во-первых, надо понимать, что форма подачи сигнала имеет принципиальное значение. Так, 6 августа выходит указ о применении отдельных специальных экономических мер в целях обеспечения безопасности РФ. Он носит самый общий характер: в нем не указываются ни санкционированные страны-производители, ни запрещенные продукты, ни строгость запрета («запретить или ограничить»). Указаны только срок (год), товарная группа (продовольствие) и объекты (страны, принявшие решение о введении санкций). Сделано это было по одной причине: вывести первое лицо из-под прямой ответственности за принятое решение. На следующий день выходит разъяснительное постановление правительства. В нем перечислены запрещенные продукты по таможенным кодам и страны, попавшие под запрет, причем в числе стран, попавших под контрсанкции, оказывается и Норвегия, которая до того ничего против России не вводила; у кого-то хорошие лоббистские ресурсы. Наконец, еще через 10 дней постановление корректируется: выяснилось, что запретили импорт много чего, что является критически нужным, пришлось исправляться.

Фактически мы видели пример непроработанного решения, принятого с размыванием самой сути его, с таким же размыванием отвественности за него и с пропагандистским обоснованием постфактум. При этом само решение о контрсанкциях, если рассматривать его с экономической точки зрения, тоже как минимум сомнительно. Внезапность его ударила по бизнесу, не давая ему завершить текущие контракты. Срок в один год крайне мал для инвестиций в свой продовольственный сектор; это уж если говорить о том самом модном импортозамещении. Наконец, рассказы о том, что импорт из западных стран, попавших под контрсанкции, будет оперативно заменен на поставки из прочих государств, тоже лукавы в своей основе. Раньше-то что мешало этому импорту или же внутреннему производству завоевывать российский рынок сбыта? Только то, что он дороже и покупатель предпочитает западное, соответственно, контрсанкции являются ударом по и так небогатому отечественному потребителю, при этом проблемы для Европы куда меньше по масштабу, чем для нас.

Эта история с контрсанкциями — на самом деле очень показательный пример. Страна и так уже живет в режиме прямого ручного управления, неизбежно чреватом ошибками. Еще зимой я писал про вновь вернувшуюся практику ранних сроков Владимира Путина раз в две недели встречаться с членами правительства, причем в максимально расширенном составе — в этих встречах будут участвовать и губернаторы, и мэры крупных городов. Прошло менее года — и мы видим влезание России в украинскую авантюру, санкции, проблемы с доступом к капиталу, рост инфляции, стагнацию в экономике, жестокий спад продаж автомобилей (реальный индикатор потребительского спроса населения), штурмующий новые вершины доллар США. Экономическое положение страны резко ухудшилось.

Отдельно, кстати, стоит сказать о денежно-кредитной политике, проводимой ЦБ РФ. Претензия к Эльвире Набиуллиной, ставшая общим местом, мол, она не хочет снижать ключевую ставку, отчего кредит в России дорогой, бизнес угнетается и все плохо; обычно за этой претензией следует обвинение в либерастии и в работе на вашингтонский обком и брюссельский райком. Будь оно так на самом деле, ей бы стоило действительно снизить ставку, скажем, до 0,02%, чтобы точно быть впереди планеты всей, и ФРС с интервалом 0 – 0,25%, и ЕЦБ с 0,05%. Это снижение мгновенно вывалит на рынок килотонны денег, часть их немедленно уйдет в валюту, страна ознакомится с курсом в 60 – 80 рублей за доллар с соответствующим падением покупательной способности населения. Другая же часть, может быть, и пойдет в бизнес как дешевый кредит, после чего выяснится, что одного только получения доступа к дешевым деньгам для производства конкурентноспособной продукции совершенно недостаточно, что важны еще и логистика, налоги, бюрократия и зарегулированность, издержки прочих сортов и так далее — то, чего нельзя изменить по щелчку пальцев. Проще говоря, ситуацию этим действитем можно ухудшить очень просто, а вот улучшения может и не быть вовсе.

Что еще мы видим из произошедшего? Четко просматривается попытка замирения с Украиной (за счет России) — тут и минские соглашения, и газовые переговоры (по последней информации, «Газпром» согласился продолжить поставлять газ, если Украина погасит $2 млрд. из $5 млрд. долга. «Предоплата?» — нет, не слышали), и требования Путина к российским банкам продолжать работу на Украине, несмотря на убытки. Эта деятельность получает явное одобрение Европы с подтекстом «продолжай в том же духе, может быть, отменим санкции». Мы видим отказ Китая дать аванс на строительство газопровода «Сила Сибири», договор о строительстве которого был подписан в мае и с большой помпой предъявлен российской общественности как «разворот на Восток». Мы видим госкорпорации и примкнувший к ним дефолтный «Мечел», явно не от хорошей жизни выстроившиеся в очередь за деньгами ФНБ: общий объем требований составляет под 2 трлн. рублей из 2,89 трлн., накопленных в ФНБ (тем самым шельмуемым «либералом» Алексеем Кудриным, кстати говоря), при этом прекрасная «Роснефть» претендует на львиную долю их — полтора триллиона. Мы видим заявление Михаила Ходорковского о готовности возглавить страну; понятно, победа на выборах ему не светит, значит, речь идет совсем не о выборах. Мы видим совершенно безумное требование Путина «за полтора-два года совершить настоящий рывок в повышении конкурентоспособности российского реального сектора»; надо понимать, что чиновники, получив такую указивку, начнут либо уходить в отставку (как очень своевременно поступил Андрей Клепач), либо воровать как не в себя. Мы видим, что в Госдуме прошли широко анонсированные парламентские слушания о новой экономической политике — «О предложениях по ускорению социально-экономического развития России». Мало того, что само слово «ускорение» вызывает в памяти ассоциации примерно 30-летней давности (ну а что, Олимпиада была, Афганистан, «Боинг», даже Владимир Евтушенко(в) есть), так еще и ускорения как такового и не предполагается особо: так, доля инвестиций в ВВП должна, по мнению авторов рекомендаций, в число которых входит советник Путина Сергей Глазьев, вырасти с 19% в 2014 году до 30% в 2025 году; для сравнения: в нынешнем Китае она около 50%.

Фактически мы видим сугубо рефлексивное поведение нынешней российской элиты. Правила игры изменились, ситуация пошла вразнос, и процесс этот только ускорился после принятия контрсанкций, сама вертикаль власти шатается, теряется нормальная проходимость сигналов по всем уровням ее. Это, в свою очередь, ставит крест на попытке предложить власти что-то действительно конструктивное — возможности реализации крайне ограничены.

Пока система движется по инерции. Пока глубина проблем еще не осознана социумом. Пока. Остается надеяться лишь на вынесенное в эпиграф высказывание Джона Коннора, которое нелишне и повторить.

There’s no fate but what we make for ourselves.