Актриса театра им. Камала о волонтерстве во время карантина, татарах Пензы и некрасивых героинях
«Татарка — это хорошо. Это данность», — вспоминает Айгуль Абашева свое детство и юность, прошедшие в Пензе. Карьера нынешней актрисы театра им. Камала сделала в свое время интересный поворот, она отучилась в русской группе Института культуры, но попала в главный национальный театр республики. В интервью «БИЗНЕС Online» Абашева рассказала, как по-прежнему переживает за свой татарский, почему художник не должен идти за зрителем, и что она думает о празднике 8 Марта.
«Как я стала волонтером? Мне друг предложил этим заниматься. Сказал: «Есть такая организация». И, как только начался карантин, понимала, хочу помочь, поэтому, наверное, на второй или третий день туда написала, что готова»Фото: kzn.ru
«Если чуть-чуть позже просыпался, то уже спасать было некого»
— Айгуль, в сентябре вас награждал мэр Казани как одного из самых активных волонтеров города в «ковидный» год. Согласитесь, не самая привычная награда для театральной актрисы.
— Как я стала волонтером? Мне друг предложил этим заниматься. Сказал: «Есть такая организация». И, как только начался карантин, понимала, хочу помочь, поэтому, наверное, на второй или третий день туда написала, что готова. Там была такая система, координаторы получали звонки от пенсионеров, людей с ограничениями по здоровью, а потом уже писали, кому и что необходимо — медикаменты или продукты. Нам давали деньги под расписку, мы ходили, покупали и развозили.
Вот так пандемия моя и прошла — каждый день по несколько заявок. В самом начале, правда, вызвались очень много волонтеров и бабушки-дедушки разлетались, как горячие пирожки. (Смеется.) Случалось, в 9 часов утра заканчивался обзвон, а в 10 часов уже присылали координаты тех, кому нужно помочь. И, например, если чуть-чуть позже просыпался, то уже спасать было некого. Но потом, примерно уже через месяц, началось отсеивание тех, кто помогал.
— Может, просто людей, которые нуждались в помощи, стало больше?
— Нет, волонтеров стало меньше.
— Общение с людьми, кому вы помогали, заканчивалось у входной двери в квартиру?
— Нам нельзя было особо общаться. Старались соблюдать правила, потому что мы должны прийти в маске, взять деньги и список продуктов, оставив расписку. Далее уходили за заказанным товаром, а вернувшись, оставляли около двери продукты или медикаменты, чек и сдачу, а расписку забирали. Естественно, были те, кто очень хотел поговорить. Мы отвечали, что нам нельзя. Кто-то предлагал и чаем напоить, кто-то плакал, кто-то ругался — было все.
— А ругались из-за чего?
— Например, пришла чуть позже, а в магазине уже закончились свежие батоны. Говорила: «Ну простите меня, хорошо?» Все случалось.
— То есть попадались люди, которые, в общем-то, были не очень вам рады и не слишком благодарны?
— Не в благодарности даже дело. Это, видимо, от характера все, от культуры человека зависело. Один раз произошел такой случай, после которого я очень сильно расстроилась. У одного мужчины был довольно большой список, включавший не только продукты. А у нас существовало ограничение — 6 килограммов. Для девочек подобное естественно, мальчики, кто соглашался, могли принести и больше. Так вот, там имелась огромная заявка, причем продукты нужно было купить в разных точках города. Сами люди жили где-то в Куюках. Они попросили, например, варенье где-то в Авиастроительном районе забрать. Отвечаю: «Простите, пожалуйста, я могу съездить в ближайший магазин и купить вам необходимые продукты» — «Нет! А курицу нам нужно купить в „Агропарке“. Или хотя бы съездите за вареньем». Я отказалась от заявки…
Нам, волонтерам, никто не платил, деньги на бензин мы тратили собственные. Поэтому я чаще всего была волонтером пешим, но иногда и выезжала, когда, например, какие-то заявки долго не брали или не имелось возможности у других волонтеров, а я была свободна. И понимаю, что здесь есть вот эта какая-то грань того добра, которое человек совершает. Но встречаются люди, которым ты приносишь что-то, а они чуть ли не плачут и говорят: «Спасибо, что ты нам помогла». И пытаются еще шоколадку сунуть, кто-то — сдачу дать. Разные люди бывают.
— Мошенники не попадались?
— Мы же сначала прозванивали, спрашивали: вот я волонтер такой-то, вы меня ждете? Это было строго.
«Ощущения, что опять закроют театр, уже нет. Мы будем надеяться только на лучшее. Я, правда, верю, что уже скоро сможем увидеть полные залы, потому что все равно по-другому чувствуем себя» (на фото спектакль «Взлетел петух на плетень»)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
«У нас коллектив большой — все мы в зоне риска»
— Странный, наверное, вопрос. Но почему вы подобным решили заниматься?
— Знаете, что не скажешь, это будет отдавать самолюбованием. Я не знаю, как правильно ответить. Сострадание, наверное. Понимала, что есть люди, которые нуждаются в помощи, а я, в принципе, люблю помогать.
— Еще и появилось свободное время из-за пандемии…
— Да. И к тому же я социально активный человек, в театре много общаемся, а здесь, получается, никуда выходить не надо, сидишь дома, как в клетке. А я понимаю, что есть бабушки-дедушки, которые хотят поговорить.
— Эпидемиологи пугают второй, третьей, тридцать третьей волной коронавируса. Пойдете опять волонтерить, если будет такая необходимость?
— Да.
— Есть еще такое мнение, что артист любое общение, социальные контакты потом использует в профессии, запоминая какие-то особенности поведения своих собеседников, жестикуляцию, манеру говорить. Встречались вам яркие типажи за время волонтерства?
— Это же неизвестно, какие роли будут в будущем. В принципе, попадались люди, которые имели особенные характеристики своего поведения, скажем так. Поэтому не знаю, возможно, когда-то и пригодится. В общем у меня положительный отклик остался в душе от всего, несмотря на то что встречались разные люди. А то, что меня наградят в мэрии Казани, вообще не было каких-то подобных умыслов.
— Какие в самом театре им. Камала настроения? Нет опасений, что можете опять закрыться?
— Ощущения, что опять закроют театр, уже нет. Мы будем надеяться только на лучшее. Я, правда, верю, что уже скоро сможем увидеть полные залы, потому что все равно по-другому чувствуем себя. И зрители себя иначе ведут, когда специальная рассадка и все сидят в масках. Это все равно как какой-то барьер между актерами и зрительным залом. Но то, что люди тянутся к искусству, мы подобному очень рады. У нас и актеров все горит, пылает, очень долго не играли — естественно, тоже хотелось скорее увидеться с родным зрителем. Я надеюсь, что все будет только хорошо.
— Вы сами как себя чувствуете, когда видите зрителей в масках? Нет желания со сцены как-то наподдать сильнее, чтобы достучаться до такой публики?
— Нет. Такого нет. То есть мы понимаем, что эти страхи оправданы, раз люди в масках. И у нас коллектив большой — все мы в зоне риска.
«У нас и актеров все горит, пылает, очень долго не играли — естественно, тоже хотелось скорее увидеться с родным зрителем. Я надеюсь, что все будет только хорошо» (на фото спектакль «Пришлый»)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
«Мне было немного сложно от того, что я единственная татарочка в классе»
— Вернемся к началу вашей карьеры. Вы родились в Пензе?
— Да.
— А выросли?
— Там же.
— Как девушка из Пензы стала актрисой татарского театра в Казани?
— Родилась я в татарской семье. Как мы там оказались? Пензенских корней у нас в роду нет. Получилось так, что моего дедушку — он был военным — туда отправили по службе. И в Пензе он укоренился, скажем так, создал семью. А моя мама, когда приезжала навестить брата в армии, остановилась буквально у соседей. И те сказали, что вот у нас здесь есть татарская семья, там хороший парень, давай познакомим. И они познакомились, переписывались, мама потом уехала в Кукмор. Она кукморская, и бабушка с дедушкой из Кукморского района. И потом, как это обычно происходит у любящих людей, никах, свадьба. И поехали они жить в Пензу.
— Как театр появился в вашей жизни? Пензенские театры, честно говоря, не особо на слуху.
— Действительно так. В принципе, в школе мне было немного сложно от того, что я единственная татарочка в классе, да и в самой школе, наверное, — не помню. И вот это какое-то противоречие¸ когда ты ребенком не понимаешь, что с тобой не так и почему вокруг стоят церкви златоглавые, люди — Маша, Саша, Даша, а ты Айгуль… Естественно, с возрастом я уже начинала понимать. Но вот данные какие-то, возможно, комплексы, зажатости у меня потом переросли в то состояние, когда я научилась смеяться сама над собой. И этот смех мне так помог, я очень любила разные юмористические сценки придумывать, часто перед друзьями их разыгрывала, анекдоты все время собирала. У меня был свой блокнот анекдотов, которые я все время переписывала, самые смешные.
Ходила в музыкальную школу по классу «аккордеон». И моя педагог по специальности сказала: «А не пойти бы тебе в какую-нибудь театральную студию?» Я говорю: «Да нет, ну куда я пойду?» — «Вон там, при музыкальной школе, открывается». И она со мной пошла на первое собрание. Мне понравилось, я там прозанималась два года. И после того, как я окончила школу, после 11 классов, поняла, что все-таки это мое. Что-то другое — не представляла, чем бы хотела заниматься.
Мне было 16 лет, когда окончила школу. Мама сказала, что в другой город меня не отпустит, слишком юна. А театрального института в Пензе нет, поэтому я пошла в колледж культуры и искусств на театральное отделение. Именно актерского курса не было, имелась специальность «режиссер – педагог театрального коллектива». Колледж я окончила с отличием и потом поехала поступать на актрису в Саратов, близлежащий край. Тем более что театральная школа Саратова известна.
— Тут вас мама уже отпустила или ее уже не спрашивали?
— Мама сказала: «Будь той, кем ты хочешь, чтобы потом не говорить, что я тебе не разрешила». Я ответила: «Спасибо, мама, это очень правильно». И я поехала в Саратов, но там слетела уже с первого тура. Ревела навзрыд, думала, что театральная жизнь моя окончена, но, если я не стану актрисой, то кем мне быть? В слезах вернулась в Пензу. Куда-то нужно было поступать, но уже все туры в другие театральные вузы закончились. И я сказала маме, что пойду работать.
Пошла работать администратором в детскую студию. Мама сказала: «Ну какое-то образование тебе нужно высшее, поэтому иди, выбирай, хотя бы заочно будешь учиться и работать». — «Хорошо». Я пошла и отучилась один год на факультете журналистики в Пензенском государственном университете. А моя тетя Нина как-то сказала: «В Казани тоже есть университет культуры, там есть набор в русскую группу театральную, почему бы тебе не попробовать?» И получилось так, что именно тогда набирали курс мои мастера Михаил Олегович и Елена Игоревна Галицкие. И это был тот год, когда мне было 20 лет, 21 год мне должен был исполниться в сентябре. Я понимаю, что у меня последний шанс, когда могу поступить. Еду в Казань, поступаю на бюджет и учусь в русской группе.
«Меня приглашали в Пензу, в наш местный ТЮЗ. Но не было желания возвращаться в родной город, это, во-первых. И, во-вторых, я понимала, что уровень театров Казани совсем другой»Фото: Андрей Титов
«Пела песню на «недотатарском» языке, на аккордеоне еще сыграла»
— И потом произошло редкое событие — отучившись в русской группе, вы попали в труппу татарского театра.
— Да. А на дипломном спектакле меня заметил Фарид Рафкатович Бикчантаев. Я там играла простую русскую женщину, это был «Маленький спектакль на лоне природы» по Лобозерову. И после него Фарид Рафкатович пригласил меня к себе поговорить.
— Как у вас обстояло дело с татарским языком?
— С ним не очень, конечно, да… Татарский в моей жизни был только в Кукморе, когда я приезжала на каникулы к бабушке с дедушкой. Понимаю, что и мама, и папа, и бабушка, и дедушка в Пензе тоже знают татарский, но как-то в русскоязычном городе, видимо, по инерции, по привычке, мы все говорили по-русски. И только изредка я слышала какие-нибудь татарские слова. Спрашивала: «Почему вы со мной не говорите по-татарски?» — «Не знаю. Давай попробуем разговаривать». И как-то опять переходили на русский. А в Кукморе бабушка старалась со мной говорить и так и эдак. А я, коверкая слова, просто повторяла за ней. И поэтому ломаный разговорный татарский у меня был. Но я понимаю: даже сейчас не владею профессионально языком. Акцент, русский дух, который заложен еще в детстве, не знаю, пропадут или нет, но пока что так.
— И что вам тогда предложил Бикчантаев? О чем вообще был разговор?
— Пришла, мы говорили о том, что я плохо знаю татарский язык. Мне дали один месяц на то, чтобы подготовить программу на татарском языке, посмотреть мой уровень. С выбором программы, с произношением, с подготовкой мне помогала Фирдания Исмагиловна. Она была нашим деканом в университете, прекрасная женщина.
— Рассказывали, что с вами татарским занимался и народный артист РТ Халим Залялов?
— Это уже в театре, когда меня взяли.
В общем, приготовили программу. И в театре перед комиссией я читала басню, прозу и стихотворение, пела песню на «недотатарском» языке, на аккордеоне еще сыграла. В общем, это было что-то с чем-то. Это сейчас понимаю, хотя и тогда догадывалась, что то, как я говорю… У меня отсутствовало даже представление, что меня возьмут. Реально оценивала то, что мой татарский и национальный театр — это две какие-то несовместимые вещи. Дальше было обсуждение, и меня взяли в театр с испытательным сроком. Дали педагога, как раз таки Халим-абыя Залялова. И потихоньку-потихоньку я начала входить в мир татарского театра.
— Других вариантов трудоустройства по специальности не было?
— Меня приглашали в Пензу, в наш местный ТЮЗ. Но не имелось желания возвращаться в родной город, это, во-первых. И, во-вторых, я понимала, что уровень театров Казани совсем другой.
— А здесь иных вариантов не было? Галицкие не предлагали попробоваться в Качаловский театр, где сами служат?
— От них же ничего не зависит. Есть камерный театр «Сдвиг», которым они руководят, я там играла, когда еще студенткой была.
«Вот, наверное, знаковая — роль в спектакле «Дон Жуан» Фарида Бикчантаева, потому что это самая первая моя большая работа. И до сих пор я ее готовлю перед каждым спектаклем, скажем так, с особенным трепетом подхожу к ней» (на фото спектакль «Дон Жуан»)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
«Это прекрасно, что в нашем театре ставят произведения драматургов разных стран»
— Понятно, что камерный частный «Сдвиг» и главный национальный театр республики — разные вещи. Сколько вы уже лет в труппе Камаловского?
— 6, 7-й пошел.
— Когда вы поняли, что уже стали полноценной частью труппы?
— Не было такой мысли. Здесь, в театре, ты понимаешь, что все время можешь расти. И всегда для себя я самый главный судья. Наверное, это не так уж и хорошо, вся эта самокритика, но без нее, наверное, тоже невозможно. Если ты не будешь копаться в себе, не находить что-то новое, тогда и твои образы будут односторонними и скучными.
— К вопросу об образах. Они бывают у вас очень разными в спектаклях театра им. Камала — от соблазнительницы до горбуньи…
— Это, наверное, просто актерская радость, то, что дала природа, я ей благодарна. Осознаю, что люди верят в меня, что касается режиссеров. Не было такого, чтобы я что-то не хотела играть. Понимаю, что бы ни дали, подобное всегда здорово. Будь это даже какая-то маленькая роль. То есть просто нужно любить свою работу, свой персонаж, каким бы он ни был. Только так.
— Какие роли в театре вы определяете для себя как знаковые?
— Вот, наверное, знаковая — роль в спектакле «Дон Жуан» Бикчантаева, потому что это самая первая моя большая работа. И до сих пор я ее готовлю перед каждым спектаклем, скажем так, с особенным трепетом подхожу к ней.
«Каждый раз думаю о том, что я должна сохранить, а что могу еще дать роли, что у меня есть нового с сохранением того стержня, который создал режиссер?» (на фото спектакль «Дон Жуан»)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
— Шарлотта.
— Да, Шарлотта. Вот это волнение — самое сильное именно перед данным спектаклем, потому что я понимаю, что мы уже лет пять играем его, и он из года в год как-то по-разному начинает открываться и для меня, и для других актеров. Каждый раз я думаю о том, что я должна сохранить, а что могу еще дать роли, что у меня есть нового с сохранением того стержня, который создал режиссер? И это, правда, интересно, когда несколько лет играешь одну роль. Мы же растем духовно, да и физически что-то меняется.
Получилось так, что мне делали операцию этой осенью на ноге, у меня была порвана связка. А я в спектакле и бегаю, и танцую, и чего только ни делаю. Перед первым спектаклем после операции, еще месяц назад, мы с актерами даже меняли некоторые мизансцены из-за боли в ноге. Конечно, физическое ограничение актера отражается и на персонаже.
— Бикчантаева иногда поругивают за то, что он ставит то Мольера, то Чехова, а не только татарских драматургов.
— Я считаю, замечательно, что он подобное делает. Фарид Рафкатович прекрасно справляется и с зарубежной драматургией, и с русской, и с татарской. Прекрасно, что в нашем театре ставят произведения драматургов разных стран. А просто идти за зрителем… Да, понимаю, всегда будут и поклонники, и те, кому не нравится, что мы можем играть разный материал, — это здорово. А то, что в мире много замечательной татарской драматургии, бесспорно.
«Если мы будем играть спектакли, которые просто «пипл хавает», это не культура. Мы должны взращивать свое будущее поколение, показывать им пример достойного татарского театра» (на фото спектакль «Тормышмы бу?../И это жизнь?»)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
«Один раз зашла в магазин тюля, мне говорят: «Это вы там в красном халате?»
— Хорошую вы сказали фразу, что в театре нельзя «просто идти за зрителем». Кажется, что в некоторых казанских театрах с вами бы не согласились, там с удовольствием идут за зрителем, оправдывая аншлагом любой бред, который происходит на сцене.
— Считаю, что театр является одним из главных показателей культуры народа. Если мы будем играть спектакли, которые просто «пипл хавает», это не культура. Мы должны взращивать свое будущее поколение, показывать им пример достойного татарского театра. Если же будем играть в угоду дня, тогда окажемся просто пустышками. Зачем подобное надо? Чтобы посмеяться? Тогда можно включить телевизор, там достаточно таких передач. Да, я согласна, нужно человеку расслабляться — у нас есть и легкие комедии в репертуаре. Но человеку так же необходимо задумываться, размышлять, сопереживать, фантазировать. И у нас есть все для этого.
— Вам могут возразить. Дескать, играете в «Тормышмы бу?../И это жизнь?» проститутку. Это ведь к вам приходит герой, который потом показывает голую попу, возмутившую Салавата Фатхетдинова?
— Да.
— Наверняка вам в каких-то личных разговорах «прилетало» за данную роль и вообще за спектакль Айдара Заббарова, дескать, таким сторонам жизни человека не место в татарском театре!
— Я слышала об этом.
— Лично никто не говорил?
— Нет. Говорили только: «Какая ты красивая, красный халат тебе очень идет!» Даже один раз зашла в магазин тюля, мне говорят: «Это вы там в красном халате?» — «Да, я». — «Очень красиво, спасибо большое!..» Ну а чего уж тут мне может «прилетать»… (Смеется.)
— И что бы вы ответили ревнителям морали?
— Я бы сказала: «Спасибо за ваше мнение». У каждого оно свое. Я бы не стала спорить — зачем? Понимаю подобных людей, но, с другой стороны, осознаю, что мы не показываем голую попу ради попы. Здесь не было такого: «Посмотрите, актер решился!» Если оправдано, то почему бы и нет? Остро, но это жизнь.
— Вообще, по-вашему, есть ли какие-то темы, которые для татарского театра должны быть табуированными?
— Лично для меня?
— Конечно.
— Полностью голые актеры просто ради обнаженки, потому что режиссер так предложил, — для меня недопустимо. К такому я не готова. Возможно, это связано с культурой самого театра и моим воспитанием. Для меня подобное было бы уже каким-то нонсенсом — играть голыми в спектакле татарского театра.
— А все-таки запретные темы?
— Наверное, это что-то по типу чернухи или ужасы вроде «Пилы».
«Очень люблю, когда мне дают «непонятых» персонажей. Я благодарна режиссерам за это. Так же, как и в «Без ветрил», люблю роль бабушки в спектакле «Бию пәрие/Очарованный танцем» (на фото)Фото предоставлено пресс-службой ТГАТ им. Камала
«Это и вправду обидно, что красивых людей больше любят»
— Очень запомнилась ваша героиня в спектакле Цхвиравы «Без ветрил» — жаль, что его сценическая судьба была недолгой, — горбатая Ракиля. Недавно «Золотая маска» привозила как раз в ваш театр «Доброго человека из Сезуана» Бутусова, где всех восхищает работа Александры Урсуляк. У одного критика прочитал про Урсуляк, что ей в данной роли хватило смелости быть некрасивой. Вы тоже не боитесь быть некрасивой на сцене?
— Я даже это люблю.
— А что вы в подобном находите?
— В детстве я считала себя некрасивым ребенком. Этакий гадкий утенок. У меня до сих пор самоощущение часто скачет от большой любви к себе до самонеприязни.
Это и вправду обидно, что красивых людей больше любят (ну как так!). Наверное, такое можно объяснить тем, что я испытала в детстве и даже в подростковом возрасте, когда тебя мальчики не приглашают, например, потанцевать, а других приглашают. Внутренняя обида потом должна была куда-то излиться. И я смогла сделать ее своим плюсом, который помог мне раскрыться как актрисе. Смогла найти выход, полюбить себя такой, какая я есть. И быть благодарной за то, что имею. Это помогает мне и в работе над ролями. Когда твой герой «не такой, как все», но тоже хочет любви. Подобное желание сильно, даже если понимаешь, что от тебя мало что зависит… Как остаться человечной — поиск того, как не уйти в такое чувство, как ненависть, которое в тебе рождается, как учиться гасить не через внешнее, а через внутреннее, как сохранить любовь к людям. Как сохранить себя в своем лице.
Поэтому я очень люблю, когда мне дают «непонятых» персонажей. Я благодарна режиссерам за это. Так же, как и в «Без ветрил», люблю роль бабушки в спектакле «Бию пәрие/Очарованный танцем». Мне нравится, когда меня не узнают. Конечно, приятно быть и «снегурочкой», но все-таки мне ближе хара́ктерные роли.
— Хотели бы сыграть какую-то абсолютную злодейку, которая так и не смогла ответить на вопрос, за что любить жизнь, когда у тебя на спине горб и вокруг все прочие неприятности?
— Да, однозначно. Но это еще сложнее.
— Потому что внутри надо как-то оправдывать свою героиню?
— Да. Я всегда их оправдываю, как родители своих детей: что бы те ни сделали, они все равно их дети. Роли стараюсь взращивать, как ребенка: почему героиня стала такой, почему она поступила именно так? Нужно всегда быть на стороне своего героя.
«Брала себя в руки и говорила: «Все, пойдемте сейчас мирно договариваться!»
— Возвращаясь к вашим подростковым годам, когда вас не звали танцевать, — может быть потому, что вы татарка?
— Нет-нет. То, что я татарка, лишь один момент. Я к тому же была пухленькой и единственной рыженькой. Это сейчас накрасишься, грим нанесешь… Поэтому раньше я не понимала, что во мне такого.
— Наверное, еще говорили, что у рыжих нет души?..
— (Смеется.) Не знаю, что ответить. Если Бог не положил, значит, не положил. Но вроде как есть.
— Как сделать татарский язык и культуру популярной и модной, есть у вас свои рецепты?
— Знаете, мне кажется, ко всему можно прийти, но только через сердце и любовь. Например, в будущем я бы хотела, чтобы мои дети знали татарский язык, — значит, я как будущая мать должна что-то для этого сделать. Все начинается с семьи. Если татары уже в семьях не говорят на татарском, то и вправду сложно. Когда ребенок приходит в школу, он может сказать, проецируя авторитаризм, заложенный в семье: «Мне татарский не нужен, у нас дома на нем не говорят». Если мы будем только обвинять, но не начинать с себя, то никуда, к сожалению, идти не сможем.
Мне, наверное, отчасти жаль, что у меня не было татарского с детства, но, естественно, никого не виню. Так сложилось. Как сделать татарский более родным? Наверное, нужно уважать себя в первую очередь, помнить о своих корнях, истории, роде, знать, где твое начало. Сейчас с этим очень сложно…
— Можно ли как-то достучаться до татар, которые не живут в Татарстане? В той же Пензе…
— В Пензе я знала только две семьи татар, помимо нашей, с которыми общались родные. В основном татарские поселения находятся за городом. В самой Пензе не так давно возвели первую мечеть.
Лично для меня сложности с национальностью были, возможно, только в начальной и средней школе, когда я еще не понимала чего-то и не могла за себя постоять. Потом — уже нет. Скорее гордость: татарка — это хорошо. Это данность. Даже бывало, что одногруппники в колледже просили научить каким-нибудь татарским словам, пели с ними татарские песни, шутили. Моя мама прекрасно готовит, особенно блюда национальной кухни. Мои друзья часто приходили полакомиться мамиными кулинарными творениями.
— Переняли ее навыки? Видел на YouTube ролик, где вы готовили.
— Да, было дело. Я люблю готовить, но оттого, что живу одна, мне очень сложно готовить мало, что тоже как-то не по-татарски. Поэтому я особо этим сейчас не увлекаюсь. Но готовить люблю. Часто что-нибудь приносила из домашней еды во время учебы в колледже, потому что студенческие годы везде одинаковые: по 5 рублей скинулись — купили лимонад.
В общем, если какие-то ограничения имелись по национальному вопросу, то только в голове. Потом я уже не чувствовала себя какой-то ущербной, могла за себя постоять. Причем не только за себя — это у меня было всегда. Часто звали: «Айгуль, надо помочь!»
— То есть прямо подраться?
— Защитить, поговорить с неприятелем, но, возможно, будет и что-то посерьезнее… В таком случае меня звали первой. Но, по правде говоря, я трусишка та еще. Просто брала себя в руки и говорила: «Все, пойдемте сейчас мирно договариваться!» И получалось. Может, это дар убеждения, или внешне я произвожу такое впечатление. Когда меня люди получше узнают, то говорят: «Мы не думали, что ты такая простая!» Полагали, что я стервозная, высокомерная…
«Я очень ранима, прямо-таки очень. Могу внешне не показывать, но в душе мне может быть весьма больно, и, наверное, тонкой душевной организации я должна быть благодарна за то, что могу чувствовать и боль других, и боль своих персонажей»Фото: Андрей Титов
«Эго иногда нужно приструнить»
— Любите ли вы 8 Марта?
— Прекрасный женский праздник, данный нам мамами, бабушками. Все равно женщина должна быть женщиной, а чтобы она была ею, кто-то должен быть мужчиной. К сожалению, после войны мужчин стало меньше, женщины воспитывали сами и сыновей, и дочерей. Нужно было быть сильной. Я думаю, что тоже смогла бы, не знаю, но так не хочется. Пусть будет всегда мирное небо над головой. Чтобы оставаться нежной, женственной, но иногда покрикивать. (Смеется.)
— Я прямо чувствую, что разговариваю с железной леди.
— М-м-м. Нет. Я очень ранима, прямо-таки очень. Могу внешне не показывать, но в душе мне может быть довольно больно, и, наверное, тонкой душевной организации я должна быть благодарна за то, что могу чувствовать и боль других, и боль своих персонажей, но не всегда могу постоять сама за себя внутри себя.
— «Новая этика», феминизм — как ко всему подобному относитесь? Может, это все возникает оттого, что мужик нынче «уже не тот», «обмельчал» за последние десятилетия?
— Не знаю, как было раньше, на самом деле.
— Сейчас о «новой этике» часто говорят и применительно к актерской профессии.
— Не люблю говорить о том, к чему не имею отношения. Я за простоту и человечность, чтобы был мир во всем мире, чтобы не уходили совсем глубоко в какое-то человеконенавистничество, про какой бы пол ни шла речь.
— Есть какие-то профессиональные вершины, которые вы собираетесь покорять в ближайшее время?
— У актеров часто спрашивают о том, какую роль хотелось бы сыграть, — у меня такого нет. Мне приносит удовольствие любой мой персонаж, кого бы я ни играла. Просто понимаю, что должна сейчас сделать так, как никогда. А касательно мечты… Наверное, мечтаю играть честно каждую роль, чтобы хватало фантазии, запаса душевного, физического, умственного обогащать те роли, которые уже есть, чем-то новым.
— Всегда быть честной на сцене не получается?
— Не каждый раз выходит.
— От чего подобное зависит?
— Театр — дело коллективное. Естественно, не я одна нахожусь на сцене; пристройка — это тонкое дело. Не всегда получается.
Но ты приходишь на работу — не нужно нести с собой груз каких-то домашних дел, и так не всегда получается. Бывает какой-то такой отпечаток… Понимаю, что хочу быть более, что ли, устойчивой. Иногда смотришь на людей — и уже их просто считываешь. Грань, когда ты находишься в такой профессии, настолько тонка, что ее очень быстро можно потерять, но за ней уже самого себя начинаешь упускать из виду, и все отражается в душе, на психике.
— Всегда задаю данный вопрос актерам театра им. Камала. Вы работаете в главном национальном театре республики, получается, вот он, потолок для татарского актера или актрисы?
— Потолок, наверное, есть, но, опять же, только в голове. Ты сам себе ставишь границы. Если будешь актером, который и в 70, и в 80, и в 90 с радостью может играть даже «принеси-подай», то почему бы и нет? Это еще и вопрос эго. Тоже очень важно. Не просто внешняя культура, которую ты даешь людям, но и что ты даешь самой себе? Вот эго иногда нужно приструнить — понимать, что здесь твой потолок, но лишь сейчас. Ты не знаешь, что будет завтра. Да и будет ли это завтра, никто не знает.
Фото на анонсе: Андрей Титов