Аделина Сотникова собирается вернуться в большой спорт после годичной паузы.
Открытая тренировка единственной российской олимпийской чемпионки в одиночном катании дала возможность увидеть, что Сотникова не просто в превосходной спортивной форме, но и по-прежнему не намерена проигрывать.
На интервью Сотникова появилась минута в минуту, словно и не было у нее накануне тяжелейшего дня, на протяжении которого фигуристка исполняла непривычную для себя роль — подружки невесты. Невестой была олимпийская чемпионка Сочи Татьяна Волосожар, женихом — ее партнер Максим Траньков, а сама церемония собрала весь цвет фигурного катания, причем не только российского.
Но разговаривали мы, разумеется, не об этом. А о намерении Сотниковой вернуться в большой спорт, который она вынужденно оставила год назад.
— Когда спортсмен по тем или иным причинам пропускает сезон и окунается в «другую», неспортивную жизнь, самой большой проблемой для него становится снова впихнуть себя в «спортивные» рамки. Вы, даже восстанавливаясь после травмы, а потом, выступая в шоу-проекте на телевидении, каждый день приходили на каток, не давая себе возможности полностью отдохнуть ото льда. Неужели фигурное катание до такой степени крепко продолжало вас держать?
— Отдохнуть я как раз успела — в те месяцы, что была травмирована и не могла кататься. И мне уже тогда не хватало льда и привычного образа жизни. Я продолжала приходить на каток, немного тренировала маленьких детишек и страшно скучала по тем временам, когда каталась сама. Несмотря на это возвращаться на «большой» лед сейчас все равно тяжело. Слишком давно не было соревнований.
— Но ведь вы выступали на публике достаточно много: катались во всевозможных шоу, танцевали в телевизионном проекте и даже пели со сцены. На этом фоне открытая для прессы тренировка вызывает хоть какое-то волнение? Или это просто очередной рабочий момент?
— Рабочий момент. Понятно, что на эту тренировку придут многие, в том числе и руководители федерации фигурного катания. Но как какой-то серьезный экзамен я все равно такую тренировку не воспринимаю. Разве что будет непривычно много народа. У нас на катке такое происходит нечасто.
— Но ведь работу над наиболее сложными прыжками и каскадами вы начинаете достаточно поздно — об этом много раз говорила ваш тренер Елена Буянова. А информационный мир устроен так, что показавшись публике в «сыром» состоянии вы тут же можете получить волну отзывов на интернет-форумах в стиле: «Караул, кошмар, Аделина не прыгает».
— О-о, это обычное дело.
— Хотите сказать, что стали достаточно «толстокожей», чтобы реагировать на подобные вещи всерьез?
— Наверное, да. Ничего нового ведь в этих отзывах люди не пишут. Я прекрасно знаю, какие у меня планы на сезон, какую работу нужно сделать, поэтому и не вижу смысла как-то реагировать.
— Год назад вы сказали мне в интервью, что не хотели бы уйти из большого спорта так, как ушла Тара Липински. Пытались понять, почему она так ушла? Почему точно так же в свое время уходили после своих Олимпийских игр Оксана Баюл, Сара Хьюз?
— Мне кажется, я сейчас это понимаю гораздо лучше, чем раньше. После Игр в Сочи меня долго не покидало чувство, что все свои силы и эмоции я оставила там, в «Айсберге». Вроде прошло немало времени, а выходишь на лед — внутри ощущение, что ты абсолютно исчерпан. Пустой. Когда я осознала, что это происходит со мной уже столько времени, реально испугалась. Потому что вообще не понимала: а что дальше? Просто даже в том состоянии я не представляла свою дальнейшую жизнь без спорта. Все, что происходило вокруг — приглашения, встречи, шоу — это все было не то. Поэтому я и пыталась себя из этой пустоты вытягивать всеми возможными способами.
— И когда почувствовали, что наконец выкарабкиваетесь?
— Прошлой осенью, когда возникли проблемы с голеностопом. У нас уже начался сезон, прошли прокаты, я даже успела выступить в Сочи на каком-то турнире. Нога болела, но еще не до такой степени, чтобы придавать этому большое значение. А когда случилась травма, у меня было чувство, что в моей жизни рухнуло все. И я ужасно захотела вернуться. Уже по-настоящему захотела.
— То, что вам придется пропустить весь сезон, стало понятно далеко не сразу. Каково это — раз за разом возвращаться к тренировкам, восстанавливать прыжки и раз за разом чувствовать, что боль возвращается?
— Это было ужасно на самом деле. Иногда я начинала думать, что нога теперь будет болеть всегда. От этого реально опускались руки. Даже когда работа шла нормально, я подсознательно ждала очередной «ямы», в которую рухну. Понимала, что психологически вряд ли сумею выдержать еще несколько месяцев лечения. Помог, как ни странно, танцевальный проект.
— Как же вам тогда мыли кости на фигурнокатательных форумах: «У нее нога болит, а она на шпильках!».
— Во-первых, я постоянно работала в специальном бандаже. Просто надевала его не потому, что голеностоп продолжает болеть, а как раз для того, чтобы исключить даже малейший риск травмы. Сама тоже очень внимательно контролировала ситуацию. Если чувствовала в ноге хотя бы незначительную усталость, тут же говорила партнеру «Глеб, сегодня работаем без каблуков». И мы танцевали в кроссовках или вообще босиком.
Вот и получилось, что танцуя я каждый день незаметно закачивала ногу. Плюс — много работала над этим в зале в ЦСКА. А через три месяца и думать забыла о том, что у меня когда-то болела нога.
— Осваивать танцы на паркете было трудно?
— Я сразу невзлюбила фокстрот. Наверное потому, что этот танец был самым первым. Глеб, помню, начал мне показывать шаги, а я повторяла за ним и мрачно думала: «Ну, Аделина, ты попала…». Хотя в целом эмоции от проекта остались только положительные. Иногда даже скучаю по танцам.
— Остаться в этом виде спорта вам не предлагали?
— Предлагали постоянно. Все профессиональные ребята-танцоры, принимавшие участие в проекте, удивлялись, что я так быстро схватываю движения. Пусть не все получалось идеально с точки зрения бальной выучки, но очень точно по сути.
— Признаться, я не ожидала, что близкие без колебаний отпустят вас в мир шоу-бизнеса.
— Я сама, если честно, не сразу поняла, куда попала. Думала там все, как в спорте: все честно и понятно. Оказалось, там свои законы. Но ничего страшного, это был хороший опыт.
— Плакать по ходу проекта вам приходилось?
— Было дело. Но не потому, что мы с Глебом проиграли. А из-за того, что долго ничего не получалось и я слишком уставала. Работали-то мы действительно очень много — по нескольку часов в день. Это реально тяжелый труд. Во-первых, танцы требуют совершенно другой осанки. Мы ведь все — любители горбиться: группировка в тех же прыжках требует «круглой» спины. Представить себе не можете сколько раз за эти три месяца я слышала от Глеба: «Спина!».
Когда тренировки на протяжении нескольких часов проходят на каблуках, с непривычки начинают дико болеть подушечки ног. Первое время я просто приползала на каток после репетиций. Большую сложность создавало и то, что танец — это постоянные совместные движения, где концентрироваться приходится не только на том, что делаешь ты сам, но и на движениях партнера. На самом деле я только в этом проекте поняла, как сложно красиво танцевать. Была уверена, что это намного проще.
— Сразу вспоминается популярное среди фигуристов высказывание: «Не умеешь прыгать — иди в танцы».
— Теперь я так не думаю. Даже когда что-то кажется со стороны совсем простым, это совершенно не значит, что ты сумеешь без труда это повторить.
— Вы оставили на этот сезон прошлогоднюю произвольную программу Malade. Почему?
— Мне она очень нравится. Считаю, что еще не показала ее так, как программа того заслуживает. Она очень красивая. И мне хочется, чтобы зрители это увидели не в шоу, а именно в соревнованиях. Я стала себя по-другому чувствовать в этой программе, больше ее понимать. Мне нравится вслушиваться в слова, пропускать музыку через себя, а не ездить от элемента к элементу.
— Один известный тренер сказал на этот счет, что если фигурист заходит на четверной прыжок «в образе», то выедет он из этого прыжка, лежа на спине.
— Это правда. У меня такое тоже случалось. Едешь, отдаешься музыке, так все классно, и тут — бах! И уже сидишь на попе.
— О том, чтобы усложнить свои прыжки, вы думаете?
— Пока лишь в теории. Прежде чем браться за большую сложность, хорошо бы довести до ума каскады «лутц-тулуп» и «флип-тулуп». Они пока получаются не всегда. Лутц и флип я прыгаю слишком «вверх». От этого на приземлении теряется скорость, и тулуп не получается так, как должен. Значит, нужно стараться делать тот же лутц с пролетом. Так, как у меня получилось выполнить этот прыжок на Олимпиаде. До этого идеальный «лутц-тулуп» был у меня лишь однажды, на юниорском «Гран-при» в Австрии в 2010-м. Я тогда, помню, еще подумала, что наконец-то поняла, как прыгать этот каскад. Но на том все и закончилось на много лет.
Вот над этим мы сейчас и работаем. Хотя периодически я разумеется думаю и про тройной аксель тоже.
— Алексей Мишин сказал не так давно, что успешно прыгать аксель сумеют лишь те спортсменки, которые начинали осваивать этот прыжок еще в юниорском возрасте.
— Я прыгала, когда каталась в юниорах, и у меня несколько раз даже получалось удачно выезжать. Просто тогда меня этот прыжок не пугал. А вот сейчас, наверное, будет.
— Почему?
— Сам процесс непростой: нужно снова учиться тому, чтобы выстраивать траекторию, выполнять непривычное вращение. Страшно ведь не прыгать. А неудачно упасть и снова травмироваться — это единственное, что пугает на самом деле.
— Что, кстати, кажется вам более реальным — освоить тройной аксель, или четверной тулуп?
— Разница между этими прыжками не так велика. И в том и в другом случае нужен один лишний оборот. Просто само слово «четверной» вызывает в голове ощущение: «О-о-о! Четверной!».
— Как думаете, тренеру сейчас проще с вами работать, чем было до Олимпиады?
— В чем-то, наверное, сложнее. Придется ведь заново учить меня соревноваться, вытаскивать из соревновательного «ступора». Если бы не пропущенный год, все было бы проще. А сейчас я успела прилично подзабыть, что это такое — бороться за победу.
— Я прекрасно понимаю, что заставляло вас так сильно волноваться на соревнованиях до Олимпиады — все-таки от каждого вашего выступления зависел не только ваш личный результат, но и возможность оплачивать лечение близкого человека. Что пугает вас сейчас?
— Просто очень не хочется опускаться вниз. Да, я понимаю, что у меня есть золотая медаль Олимпийских игр, много медалей с других соревнований, что никто у меня этого не отнимет, но… Я очень четко понимаю, что мне нельзя — вниз. Я не хочу — вниз. Я хочу держать тот уровень, которого достигла. Хочу оставаться на вершине. А для этого нужно просто тренироваться. Много-много работать над собой — и все будет в порядке.
— В Москве вы по-прежнему живете под опекой мамы?
— Да.
— Не хочется большей свободы?
— Мою свободу никто особенно не ограничивает. Нет такого, что «сиди дома и делай то, что я скажу». В метро я не езжу с тех самых пор, как получила права и начала водить машину, водитель я осторожный и аккуратный, так что за меня можно не беспокоиться.
— Насколько хорошо по вашим ощущениям вы готовы к сезону?
— Процентов на 50. Уже делаю все прыжки, но пока они, конечно же, не восстановлены до такого уровня, как это было перед Играми в Сочи. Но я не тороплюсь. В конце концов у меня есть три с половиной года.
— Вот она — настоящая психология олимпийского чемпиона! Вы начали мыслить не годами, а четырехлетиями?
— А почему бы и нет? Ну, а если серьезно, я просто понимаю, что процесс возвращения может быть не очень гладким. Что я, возможно, буду допускать какие-то ошибки. И что надо относиться к этому спокойно.
— Почему, кстати, вы отказались от участия в «Гран-при»?
— Потому что хочу выступить на чемпионате России, отобраться в команду и поехать на чемпионат Европы и мира. Если выступать в двух этапах «Гран-при» и все сложится удачно, значит, добавляется еще и третий старт — финал. А он в декабре. То есть сразу возникает опасность не успеть восстановиться к чемпионату страны. А хочется подготовиться к этим соревнованиям хорошо. Поэтому мы и решили взять только один этап «Гран-при» — в Москве. Кроме этого у меня запланировано выступление на Japan Open и на турнире в Саранске. Возможно, выступим в каких-то этапах Кубка России.
— В Америку вы ездили этим летом в рамках спонсорского контракта?
— Вообще-то ездила с мамой отдыхать. Неделю мы провели в Лос-Анджелесе, куда меня пригласил мой партнер по танцевальному шоу. Глеб там живет с семьей и предложил нам с мамой заехать к нему, посмотреть город, побывать в Диснейленде, на танцевальном шоу. Вторую неделю мы провели в Майами. Просто вышло так, что фирма, с которой у меня контракт, узнав о том, что я в Майами, организовала для меня рекламную фотосессию. Так что удалось очень удачно совместить отдых и работу.
— Раньше вы неоднократно говорили о том, что для вас не имеет значения в чем выходить на лед. В этом году вас одевали самые разные модельеры. Не поменяли своего отношения к одежде?
— Если говорить о процессе выбора костюмов, я сейчас вклиниваюсь со своим мнением гораздо активнее. Конечно же на многие вещи я сейчас смотрю иначе. У меня дома много старых фотографий, я иногда рассматриваю их и с ужасом думаю: «Я в таком виде выходила на лед? И на меня смотрели люди и видели это?».
— Любимое платье у вас есть?
— Из тех, в которых катаюсь — черное, которое мы сделали для программы Malade. А из просто платьев — красное в пол. Я его купила уже после Игр, когда была на отдыхе во Франции. Помню, вошла в магазин, увидела платье на вешалке, и даже подошла не сразу. Стояла, смотрела на него и думала: «Наверное, не мой размер. Наверное, слишком длинное. Наверное, мне вообще не подойдет по фасону, или будет неудачно сидеть». И когда все-таки собралась с духом и решила померить, поняла, что это — абсолютно мое. И фасон, и цвет, и вообще все. Еще очень нравится платье, в котором я была на свадьбе Тани и Максима.
— Раз уж именно вы поймали букет невесты, скоро, полагаю, фигуристы будут плясать уже на вашей свадьбе.
— Эх, пока что не до этого. Но церемония была безумно трогательной и красивой — многие плакали даже. Это были непередаваемые ощущения. Я смотрела на Таню с Максом и думала: «Вот она, любовь-то настоящая! А мы, дурочки, страдаем, что какие-то лутцы не можем прыгнуть!».